Блог Петербургского Театрального Журнала, 8 июня 2018 года.
Рецензия Татьяны Тихоновец на спектакль Красноярского театра драмы им. А. С. Пушкина «Розенкранц и Гильденстерн мертвы»
На фестивале «Радуга» для меня лично хедлайнером был спектакль Олега Рыбкина «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» по пьесе Тома Стоппарда. Я его смотрела на видео, отбирая для фестиваля «Ново-Сибирский транзит». На «Транзит» спектакль приехать не смог — не вставал ни на одну новосибирскую сцену. Нельзя сказать, чтобы он «встал» и на сцену петербургского ТЮЗа. И некоторые художественные потери были. Но Олег Рыбкин осознанно пошел на это, веря, что прекрасные артисты труппы все смыслы донесут. И так оно и случилось.
Начать надо с того, что я не могла даже представить себе, что Розенкранца и Гильденстерна можно пожалеть. Тех, которые из трагедии Шекспира, уж точно — нет. И из пьесы Стоппарда, пожалуй, тоже. Два друга-предателя, два мелких ничтожных человека получили поделом. У Шекспира на них даже и внимания не обращаешь, не до них. А в гигантской по объему абсурдистской драме Стоппарда они как главные герои, скорее, вызывают брезгливый интерес к тому, как именно происходит это раскручивание механизма предательства и подлости. Ну и опять-таки — получили по заслугам.
Но времена меняются, и вот, спустя полвека после появления этой драмы, ставшей уже классикой ХХ столетия, Олег Рыбкин решил поставить ее, взглянув на героев под другим углом зрения. Кстати, к вопросу об углах. В трагедии Шекспира режиссеры всегда искали своего Гамлета. Его надо было обнаружить именно в своем времени, а потом важно было найти актера, способного сыграть именно этого Гамлета, и публика должна была угадать его среди своих современников по каким-то тайным или не совсем тайным знакам. Разумеется, мало кто ассоциировал с принцем себя (как говорится, чувствовали разницу), но понимали, преклонялись, ужасались, скорбели…. Отношение к шекспировским героям и к раскладу сил автоматически переносилось и на героев Стоппарда. Что Шекспир, что Стоппард — все равно: Гамлет — это Гамлет, а Розенкранц и Гильденстерн, под каким углом на них ни смотри, — это мир узурпированной власти.
Рыбкин увидел в этой пьесе «нашего времени случай». Двух друзей и однокашников вызывают в Эльсинор, чтобы они помогли понять, что с принцем? С ним явно что-то не так: то ли болен, то ли влюблен. Отказаться им никак нельзя. Сбежать по дороге в голову не пришло. Чувствуя какой-то непонятный подвох, друзья всю пьесу пытаются разобраться в ситуации. Ну чем дело кончилось, понятно. И предлагаемые обстоятельства вроде бы остались прежними, но… может, они ничего плохого и не хотели? Да и друг ли им этот наследный принц?
Рыбкин почти вдвое сократил текст пьесы, увидел в Розенкранце и Гильденстерне молодых людей, явно выпавших из другого времени (похоже, из викторианской эпохи), и поместил в мир гиньоля. Розенкранц (Иван Кривушин) и Гильденстерн (Никита Косачев) — долговязые, бестолковые, удивительно похожие друг на друга, сыгранные (подчеркиваю это!) так, что одного не отличишь от другого — с одинаковыми интонациями, жестами, реакциями, — меньше всего похожи на предателей. Они одни нормальны в этом безумном мире, два перепуганных до смерти молодых человека, которые пытаются увидеть логику в действиях власти, прочитать тайные замыслы, понять цели и вычислить стратегию. Они бесконечно анализируют сложившуюся ситуацию. Бесконечно пытаются что-то понять. «И на наших глазах запутываются в сетях чудовищной лжи и погибают» (это вдруг всплыла в памяти фраза из рецензии А. Аникста на спектакль «Отелло» 1935 года, написанной в 1938-м). Вообще про спектакль Рыбкина хочется думать фразами из песен, стихов и текстов нашего времени с заходами в прошлый век, если иметь в виду «наше время» как время становления полюбившейся датскому народу тирании.
Но для того чтобы понять логику безумия, надо самому сойти с ума. Сойти с ума у героев тоже не получается — для этого же его надо иметь. Какой-то ум все же есть. Но что с ним делать, когда вокруг вообще ничего не понятно? Понятно только одно: «власть отвратительна, как руки…», но думать об этом нельзя. Страшно. Образ этой власти с загребущими ручищами олицетворяет Клавдий (в исполнении Георгия Дмитриева, новичка в труппе Красноярского театра драмы). Мне думается, что имея в театре этого артиста, нельзя было не придумать гиньоль. Рост Клавдия — два метра семнадцать сантиметров. В нем преувеличенно все. Все человеческие черты кажутся помноженными на два. Он еще и одет в огромную, волочащуюся по полу волосатую шубу. В его мощных объятиях бесконечно кувыркается, теряясь в складках шубы, Гертруда (Виктория Болотова). Когда припоминаешь, что дядя принца «схож с покойным, как я с Гераклом», как говорит Гамлет в переводе Пастернака, то со страхом прикидываешь: какого же роста был папа? Или он не ростом брал? Гамлет-то ростом не вышел. В исполнении Ивана Янюка это такой бритый уголовник на крепких коротких ногах. Шекспировский Гамлет в припадке самокритики называет себя «этот плотный сгусток мяса». И это точная характеристика Гамлета — Янюка, невероятно харизматичного и обаятельного, как только может быть обаятелен маньяк-убийца.
Эти два представителя королевской фамилии — Гамлет и Клавдий — одинаково отвратительны и, как ни странно, до смешного похожи. Оба бритые, могучие, дикие, как неандертальцы, только один несколько укорочен.
И вот какая у этой власти может быть стратегия? Какая логика? Что там можно понять? Развернуться и бежать от них подальше через реки, горы и долины, сквозь пургу, огонь и черный дым. Это с одной стороны. С другой стороны, понятно: достанут везде. Или письмо пришлют с порошочком. Или ледорубом по башке тюкнут. Да и новые методики появились. С третьей стороны, простому, напуганному до смерти человеку даже идиотизм власти кажется полным сакрального смысла. Каждый пук кажется рыком. Каждое движение мохнатых бровей исполнено глубочайшего смысла. Главное — угадать. Угадать, и тогда все получится. Ведь вызваны и призваны именно они! А избранность всегда так окрыляет! Самое опасное заблуждение избранных думать, что это навсегда. Как группа крови. А это не группа крови. Это как здоровье. Сегодня оно есть, а завтра — онкология или инсульт. И вроде не пил, не курил… Здоровеньким помер.
У себя на родине, на потрясающе оборудованной сцене Красноярского театра имени Пушкина, Рыбкин как не только режиссер, но и автор сценографии запутывает зрителя окончательно. Или, наоборот, проясняет. Персонажи появляются из люков и исчезают в них. Этот мир внутри сцены кажется бесконечным, как будто существует в множащейся системе зеркал. Или в нескольких измерениях. Режиссер дает возможность посмотреть и с одной стороны. И с другой стороны. И с третьей… Сначала зрители сидят на сцене, после первого антракта их пересаживают в зал. Потом, после второго действия, пересаживают еще раз. Так, чтобы всем розенкранцам и гильденстернам все, наконец, стало ясно. В Петербурге этих возможностей спектакль был лишен. Но сторон не убавилось. И это означает, что дело не в возможностях сцены, а в возможностях труппы и в режиссерской концепции.
В спектакле есть еще и четвертая сторона. Там, как и положено, бредут из Керчи в Вологду (или наоборот) странствующие актеры. По английской традиции бредут они в Эльсинор, постоянно путаясь у всех под ногами. И вот что интересно: куда бы и у какого бы драматурга они ни брели, они вечно путают все карты. Только в «Убийстве Гонзаго» у Йорданова актеры сами попали в мышеловку. А так, что у Шекспира, что у Островского, что у Стоппарда — только выпусти их побродить по сцене, обязательно какая-нибудь чертовщина случится.
В спектакле Рыбкина Первый актер предстает в исполнении Александра Истратькова. И даже без всяких пересадок ты довольно быстро начинаешь понимать, что настоящая власть находится в руках этого демиурга в пышных седых кудрях, с абсолютно прямой спиной, со статью и достоинством «первого сюжета», ослушаться которого немыслимо. Это не совсем даже человек, а какое-то высшее театральное Существо, для которого весь мир делится на тех, кто на сцене, и на «публику». Это по его властному жесту появляются на сцене актеры, точно следующие законам жанра, который он обозначил в самом начале, вызвав короткий смешок этой самой публики: «Убийства и разоблачения». И в самом деле, разве не это интересует нас больше всего? Особенно сейчас, когда каждый божий день происходит и то, и другое. Вообще-то это ужасно обидно, но понимаешь это не сразу. Так, царапнуло что-то, неохота быть среди «публики». А с другой стороны, то есть уже с пятой, где тебе еще быть? Выбор один: либо на месте Розенкранца-Гильденстерна, либо участвовать в гиньоле. Не хочется ни того, ни другого.
Гиньоль поставлен очень остроумно. Сцены из «Гамлета» стремительно играются бродячей труппой. Рычит огромный король; бегает перепуганная и перемазанная Офелия (Анна Богомолова), видно, что девушка (я имею в виду актрису бродячей труппы) еще неопытна; наши главные герои пытаются следить за Гамлетом, не понимая, что все следят за ними. Мелькает мысль о том, что у них очень подходящие для шпионов лица: запомнить и описать их невозможно. В Полонии (Борис Плоских) оказалось такое количество крови, что алый шлейф тянется через всю сцену. Убийство Гонзаго «вложено» в общий гиньоль, как матрешка в матрешку.
В третьем действии у героев, плывущих на корабле, где человек, как известно, «временно свободен», появилась «надежда на неопределенность». Это очень известное многим чувство, когда решение уже где-то принято, но герои о нем еще не знают. И кажется, что вот же оно — единственно верное — в письме. Его, как это бывает у окончательно сбившихся людей, долго ищут, долго рассуждают о жизни, о смерти, о вечности. И наконец, героев, у одного из которых на груди письмо с просьбой об убийстве, настигает крепкий сон честных людей. И кто они такие, чтобы вмешиваться в замыслы королей?
Исполнители гиньоля попрятались по палаткам, действие неуклонно движется к финалу, который понятен уже абсолютно всем, кроме самих участников события. По хорошей отечественной традиции самостоятельно надевая на себя петли, шпионы-неудачники пытаются понять: где, где была ошибка? И зачем они сели на этот корабль? И должен же был быть момент, когда они могли сказать «нет», но они его упустили. Но ничего. В следующий раз.
И не надо смеяться насчет следующего раза. Он точно будет. Потому что нас, честных людей, много. И будущее подарит нам новые возможности. Главное, не ошибиться и вовремя сказать «нет». Но как, как этот момент не упустить?