Вадим Сквирский: «Миротворчество подвергается вырождению» (ФЕСТИВАЛЬНАЯ ГАЗЕТА)

«Король Лир»

Небольшой драматический театр

Режиссер — Лев Эренбург

«Король Лир» ставился в течение пяти лет. Почему столько времени ушло на создание этого спектакля?

Можно было бы сказать, что пять лет мы фанатично вгрызались в пьесу, но, правды ради, следует отметить, что все это время мы занимались не только «Лиром». Мы выпустили ряд премьер. Сделали два детских спектакля, два взрослых и два спектакля со студентами, которые впоследствии вошли в репертуар театра. Кроме того было создано несколько концертных программ. При этом у театра есть план, по которому мы должны играть плюс-минус пятнадцать спектаклей в месяц. Труппа маленькая, практически все заняты. С утра Эренбург у студентов, вечером — спектакль, полмесяца репетировать невозможно. К тому же Шекспир — сложный автор. Лев Борисович утверждает, что ничего сложнее Шекспира он в жизни еще не делал.

Расскажите, как проходила ваша работа над этой ролью?

Как обычно — этюдно.

С чего вы начинали? Образ герцога Альбанского, каким мы его видим уже на сцене, изначально сложился таковым у вас в голове или вы представляли герцога иначе, когда приступали к работе?

В попытке двинуть эту работу вперед, я перепробовал чуть ли не все мужские роли. Но как-то так сложилось, что в итоге при мне остались герцог Альбанский и король Французский. Я понимал, что Альбанский по натуре своей миротворец. Но что это значит, как это выражается, чем он живёт? Сначала я выращивал мандарины, памятуя о римском императоре, который растил капусту [Диоклетиан — прим. ред.]. Но мандарины как-то не прижились на британской почве, зато в британском небе прижились голуби, эта тема стала раскручиваться, да так и докочевала до финала. Понятно, что в такой системе координат, — в мире бесконечной жестокости, — миротворчество Альбанского должно было подвергнуться вырождению. Размышляя о содержании спектакля, мы остановились на том, что в любой, самой светлой идее есть разрушительный заряд. И чем она светлее и спасительнее, тем его больше. Ну, а если адептами идеи становятся люди последовательные и радикальные, если идея эта доведена до логического абсурда и яростно претворяется в жизнь, то неминуем взрыв. Как писал Григорий Померанц: «дьявол начинается с пены на губах ангела». Таким образом, герцог Альбанский, который хотел остановить кровопролитие, следует данному им самим закону и, пролив кровь, приговаривает себя к смерти. Всё живое умирает, но не всё… *улыбается*

Как возникла идея такого финала с птичкой во рту умершего Альбанского?

По логике происходящего всё умерло, но в финале мне хотелось «зажечь свечу». И я принёс этюд — самоубийство Альбанского. В момент смерти герцога, из яйца, которое он как мог оберегал от всего лихого, вылупился птенец. То есть какая-то жизнь, какая-то её сомнительная форма, которую герцог в своих фантазиях пытался одухотворить, всё же пробилась. А дальше сложнее, если сочинение коллективное; оказывается, что у идеи много авторов, кто придумал посадить птенца в рот доподлинно вспомнить не могу. Мне кажется — Татьяна Рябоконь, а может, Лев Борисович, а может ещё кто-то, не помню.

Есть в роли Альбанского что-то особенное, новое для вас, как для актера?

Мне сложно сейчас сказать. Эта роль свежая. Чтобы определять что-то, нужно находиться вне системы, а я пока слишком в ней, отстраниться не могу. Роль Альбанского для меня технологически сложная. В костюме много приспособлений *показывает ремни и крепления*, в нём трудно двигаться, а нужно многое сделать: попасть в карабин, в петлю, проследить, чтобы ничего не зацепилось за ткань, птицу вовремя в рот засунуть. А ведь нужно ещё что-то играть. Это такая нервотрепка! Роль, кажется, небольшая, но по нервным затратам для меня очень серьезная. Видимо, пока не освоился.

Кого из шекспировских героев вы хотели бы сыграть?

Когда-то в юности я очень хотел сыграть Гамлета. Но, думаю, я вырос из этой роли. Не по объему материала, а просто по возрасту. В моем возрасте играть студента как-то странновато. Это попахивает дурным академизмом.

Вы помните, когда произошло ваше серьезное знакомство с Шекспиром?

В детстве, но не знаю, насколько это было серьезно. Я был совершенно очарован средневековьем, галантным веком, всем, что касалось мечей и шпаг, читал Вальтера Скотта, Дюма и прочее, и Шекспир, как мне казалось, той же породы. Потом уже я увлекся его сонетами. Кстати, мы работали над «Гамлетом» со студентами в БИЯиМС, и в театре когда-то пытались сделать «Гамлета». Но там слишком мало женских ролей, а нам нужно было обеспечивать женщин работой. Поэтому «Гамлет» был отложен, хотя пробы были интересные.

Вы уже давно работаете со Львом Борисовичем, а есть ли ещё режиссеры, которые вам близки по духу?

Из тех, кого я люблю, это П.Н. Фоменко, Л.А. Додин, Э. Някрошюс, Ю.Н. Бутусов. Это уже явления… А дальше можно говорить о каких-то отдельно понравившихся мне спектаклях, но это длинная история.

БЕСЕДОВАЛА студентка театроведческого факультета РГИСИ Арина Хек