Оскарас Коршуновас: «Я очень люблю Петербург, он архитектурно удивительно гармоничный и цельный. А по духу – суровый, немножко страшный и мистический. Я люблю южные места, такие, как Рим, Ницца, но именно Петербург меня захватывает целиком, я его полюбил еще со школьных лет, когда при­езжал сюда на экскурсии. И Достоевский, и Хармс, и Введенский – это все мои любимые авторы, жизнь и творчество их связаны с Петербургом. Но публика здесь сложная – более закрытая, менее эмоциональная, чем в том же Вильнюсе или Риге. Добиться у петербургских зрителей признания становится отдельной задачей»

«Театр – это машина по созданию реальности»

В этом году Междуна­родный театральный фестиваль «Радуга» собрал в Петербурге многих знаковых режиссеров современности. «Вечёрка» поговорила с известным во всем мире литовским режиссером Оска­расом КОРШУНОВАСОМ, обла­дателем многих престижных европейских премий.

– Оскарас, вы когда-нибудь останавливаетесь в своей работе, как это делает дирижер Теодор Курентзис, отрешаясь от музыки и театра на пару месяцев в году?
– Нет у меня остановок. Есть постоянное движение, от которого порой устаешь. Но из него же черпаешь энергию. Театр и фестивальная жизнь давно стали образом жизни. Если театр работает лишь на местную публику, происходит замыливание глаза, прекращается развитие.

– Почему вы создали в Вильнюсе театр своего имени?
– Именно по этой причине. Потому что театр может быть живым только тогда, когда он в постоянном процессе. Когда он не только гастролирует, но и постоянно работает над спектаклями. Сделанные спектакли никогда не закрываются – они постоянно репетируются, меняются. Меняют их зрители, время.

– У вас разброс авторов огромный – и Толстой, и Чехов, и Софокл, и Шекспир, и Булгаков, и Хармс, и братья Пресняковы. Как происходит отбор материала?
– Если не видеть эти спектакли, может показаться, что я всеяден. Но все взаимосвязано. Мои постановки – «Гамлет» Шекспира, «На дне» Горького и «Чайка» Чехова – это трилогия. Объединяет их в первую очередь само содержание: во всех присутствует театр. В «Гамлете» показывается спектакль. У Горького главный персонаж Актер кончает с собой и произносит текст Гамле­та уже после смерти. А «Чайка» – это же насквозь театр, и все собравшиеся в усадьбе Аркадиной ждут театральной развязки. Во всех пьесах финал трагичный.

– Вы довольно частый у нас гость. Что для вас этот город и его публика?
– Я очень люблю Петербург, он архитектурно удивительно гармоничный и цельный. А по духу – суровый, немножко страшный и мистический. Я люблю южные места, такие, как Рим, Ницца, но именно Петербург меня захватывает целиком, я его полюбил еще со школьных лет, когда при­езжал сюда на экскурсии. И Достоевский, и Хармс, и Введенский – это все мои любимые авторы, жизнь и творчество их связаны с Петербургом. Но публика здесь сложная – более закрытая, менее эмоциональная, чем в том же Вильнюсе или Риге. Добиться у петербургских зрителей признания становится отдельной задачей.

– Вашего любимого Досто­евского собираетесь ставить?
– Собираюсь, но никак не подойду. Но и спешить не стоит. То время, когда мне было важно поставить «Преступ­ление и наказание», я пропустил. А до «Карамазовых» еще не дозрел.

– Вы как-то сказали, что театр для вас – это создание новой реальности и предугадывание будущего.
– Это все пошло от Даниила Хармса. Театр должен не воссоздавать реальность, которой, возможно, и нет, а создавать свою. Театр для меня – машина создания реальности.

– В спектакле «Мещанская свадьба» по Бертольту Брехту, который вы привезли на фестиваль, тоже есть предсказание?
– Там есть очевидное и невероятное. Я делал этот спектакль со своими студентами. Актеры сейчас уже окончили академию, спектакль окреп. Он идет с большим успехом в Литве. Меньше чем за один сезон его показали пятьдесят раз, дикая популярность. Вот первый раз показали в Петербурге. Там тема постсоветского пространства, когда люди столкнулись с потребительским обществом. Потребительский быт, который заменил бытие. Особенно это ярко видно в такие моменты, как свадьбы, похороны… Люди себя ведут так, что все становится пошлой историей, а не сакральным событием в жизни.

– Удивительно, что это Брехт. Текст будто написан сегодняшним драматургом из России…
– Мы почти не меняли брехтовского текста. Дополнили несколькими вставками из современной жизни. Здесь талант драматурга, уловившего тенденции общества.

– Для меня главное в театре – человек. Сострадание, которое к нему испытываешь.
– Но мы столько с этим человеком и с состраданием к нему носимся! У нас в Литве тоже ведь русская школа – и все сострадают. И все говорят о человеке. Столько переиграно на эту тему… Но на этом ли должен строиться театр? Взять того же Чехова: любил ли он так человека, как принято считать? Стоит вчитаться – ведь страшно становится. А в России появилась традиция ставить Чехова, который говорит исключительно о возвышенном. Но ведь это не так. Одна из главных тем в чеховских пьесах – эгоизм. Взять «Чайку», там же все абсолютные эгоисты. Возьмите отношение матери к сыну, она же фактически убила его… Но театр таким и должен быть – открывать ад человеческой души, а не показывать, что человек на сцене лучше, чем в жизни.

Беседовала Елена Добрякова // Вечерний Санкт-Петербург, 26.06.14