И ЭТО ЖИЗНЬ?
Татарский государственный драматический театр им. Г. Камала (Казань, Россия).
Режиссер — Айдар Заббаров
Текст студентки театроведческого факультета РГИСИ Полины Буровской
На сцене — три столба электропередач, только проводов между ними нет — до деревни, да, возможно, и до Казани электричество еще не добралось. Внизу, под столбами — то ли перевязанные стоги сена, то ли свернутые для дороги тряпки, то ли и то, и другое.
На стогах прыгают, как дети, юноши в белом, а чуть поодаль в черном пальто, держа в руке чемодан, стоит Халим (Искандер Хайруллин). С самого начала он противопоставлен остальным, и с самого начала он — взрослый человек, оглядывающийся на свою жизнь. На протяжении спектакля он будет выходить вперед, в луч падающего чуть сбоку света, и в длинных монологах будет ругать невежество деревенских, мечтать о любви, о свершениях, о том, чтобы жить, как во французском романе, и снова о любви, пока на фоне будет идти жизнь. И в постоянном столкновении прогресса и традиции, города и деревни, мечты и реальности для Халима однозначно победит привычная жизнь, рутина пережует и переломает «Дон Кихота», превратив его раньше времени в старика.
Айдар Заббаров, как и в «Беглеце» (поставленном в театре Ленсовета в 2018 году), скрупулезно и явно с огромной любовью восстанавливает быт с пересыпанием муки, перепутанными в спешке на намаз сапогами, танцами, игрой на баяне, восхищением природой и Казанью. Ловко и легко сделаны комические сцены с отправкой мужа за покупками к свадьбе, и так жаль, что никуда уходит линия с товарищем Халима, который стал муллой, и чья жена, раскинув руки, на санях отдавалась рабочему, все еще облепленному после бани березовыми листьями.
Завораживающе красивы сцены с падающим белым снегом на фоне песочно-золотых столбов электропередач. В одной из таких сцен Халим признается: «Мои темные мысли не приемлят обнимающую меня красоту». И, бродя в снегопад, он набредет на публичный дом, и женщина в красном платье вытащит за собой рыжевато-красный шелк, уложит его на сложенные буквой П стоги сена. Халим и женщина медленно провалятся вниз, и в погасшем свете будет видна только ее рука и кусок спины. Будет казаться, что они падают все ниже, а рыжая, словно застиранная, ткань будет ползти за ними, пока не скроется вовсе. И в красоте снега, света, музыки, Халим будет искать разрушения — и найдет.
Халим и его друг- «чаевник» — стоят в такую же зимнюю ночь и, захлебываясь словами, мечтают о будущем. О прогрессе и просвещении. О том, чтобы стать великими людьми. О том, чтобы сделать мусульман великими. О том, чтобы вычистить религию. Халим предложит поджечь медресе, чтобы «разрушить и начать заново», но его собственная идея о школе провалится. Попытки обучать жену обернутся неудачей, и его поглотит быт. Глобус и книги сначала будут сброшены со стола, чтобы взять скатерть, так, по пути со служанкой на сеновал, а потом убраны под обеденный стол. Халим станет хромать, как его отец, как будто у него одеревенели мышцы, и бесконечно, как жена, приговаривать: «Пей чай, а то остынет, будет, как лёд».
Друг- «чаевник», приехавший из Казани, зовет Халима с собой, потому что остаться в деревне — это смерть, и Халим соглашается: в восторге они кидают вещи в сани и катят по кругу, но торжество быстро сменяется разочарованием: Халим не может поехать. Друг выгружает его вещи — спасать его бесполезно.
Халим тяжело тащит за собой стул, так же тяжело садится напротив зрителей. Он один, и это — его исповедь. Он снова пересматривает свою жизнь. Вот у него много планов — а вот у него нет ничего, и его ждет такое же будущее, как его отца. Будущее, которого он боялся.
Из правой кулисы высыпают юноши в белом, прыгают, как дети, на стогах сена, и он говорит только: «И это — я». Каждый из этих юношей — он, и тот,
который стоит чуть поодаль в черном пальто и держит в руках чемодан, так же, как в первой сцене. Жизнь не одного его переломала.
Уже не сказанное вслух, но звучит все же в воздухе до этого повторенное: «Наверное, судьба». «Почему арабы-мусульмане живут лучше, чем мы? Мы ведь тоже мусульмане?» — «Наверное, судьба». «Почему русские живут лучше, чем мы?» — «Наверное, судьба».
Почему Халим остался? Почему его сломала жизнь, а его друга — нет? Почему он, так стремившийся к чистой любви, как во французском романе, в итоге путается со служанками и соседками? Почему он, так мечтавший изменить мир, в итоге думает лишь о земле, тряпках, гусях и яйцах?
Наверное, судьба.