«Бальзаминов». По пьесе А. Н. Островского «Женитьба Бальзаминова» или «За чем пойдёшь, то и найдёшь». Камерный театр, г. Воронеж. Режиссёр М. Бычков, художник Н. Симонов.
Карантин, Zoom, онлайн — примерно такие пугающие ассоциации в первые секунды вызывает сценография «Бальзаминова». Посреди площадки выстроен павильон — два этажа, четыре комнаты, каждая закрыта большим белым экраном. Картинка знакомая до боли — нервную дрожь в коленках приходится унимать всеми силами.
Но тревожные мысли отступают, когда поднимается первый экран — никаких онлайнов, это «срез» панельного дома, в левой нижней комнате которого проживает семейство Бальзаминовых.
Всё действие развивается как бы в двух планах: происходящее в одной из комнат в режиме реального времени снимается и транслируется на опущенные экраны. Разные ракурсы — как разные точки зрения.
Уже первый кадр этого разбитого на четыре плана фильма как будто бы даёт понять, что речь о современности. Но современность какая-то странная. Как будто бы искажённая.
В бальзаминовской кухне собраны чуть ли не все возможные предметы постсоветского антуража. Тут и какой-то «из прежних времён» холодильник, и абсолютно современный аптечный чай, и фильтр для воды, и кефир, которым Миша Бальзаминов запивает свои горести.
А на фоне — фотообои с идиллической пейзажем Куинджи. Появление в этой обстановке «Берёзовой рощи» почти неожиданно. Но именно эта картина пресекает возможность восприятия всего происходящего как очередной вариации на «вечный сюжет» в духе «России-1».
Куинджи совсем не случаен: кажется, что это образ мечты о рае. О счастье — к которой по-своему стремится главный герой.
Бальзаминов М. Гостева — дёрганый, говорливый. Вид у него откровенно неврастенический: красные глаза, тонкие черты лица, худоба. Он произносит огромное количество слов и, должно быть, куда более умело, чем это мог бы сделать никак не изменённый герой Островский. Но всё-таки и этот Бальзаминов — маленький. И как бы он ни был похож своим экзальтированным видом на условно романтического героя, мечты у него под стать миропониманию. Этическое-метафизическое-эстетическое — не нужно. Ему бы — чтобы не осмеивали. Чтобы по улице пройти с гордо поднятой головой. И ошарашивающий своей простотой вывод: нужно богатство.
«Странноватые» здесь все — судить Бальзаминова с его — о ужас! — приземлёнными мечтами некому, да и незачем. Срез панельного дома со всеми, кто в нём находится, воспринимается как чуть поплывшее, чуть смикшированное и спутанное (чем дальше — тем больше) пространство русского мира. С необъяснимой, но очень характерной двойственностью стремлений: то ли куда-то бежать, очертя голову, увозить кого-то непонятно зачем, дебоширить бессмысленно и беспощадно, то ли — искать тишины и покоя с условной Белотеловой (М. Малишевская) и её деньгами. Чтобы даже найдя не
успокоиться, потому что — генетический страх: не может быть просто спокойно и хорошо, уж больно подозрительно и непривычно.
В центр этого мира выведен не конкретный человек, но собирательный образ, миф. Противоречивая русская душа говорит и в Мише Бальзаминове. И толкает его на то, чтобы не прямиком идти к Белотеловой, но обрядившись не то сантехником, не то ассенизатором, отправиться искать приключения. Идти, впрочем, недалеко. «Темницу» Раисы (А. Новикова) и Анфисы (Л. Гуськова) Пеженовых видно из прорези в стене бальзаминовской кухни.
Сцена в доме Пеженовых — это уже какой-то сюр. Даже не балаган и не клоунада. В эпизоде усиливается ощущение того, что действительность ускользает — должно быть, так сознание героя экстраполируется на всё течение спектакля. Сидят не то в наркотическом, не то просто в табачном дыму две этакие Инстаграмм-дивы в костюмах на восточный манер — блестящие шаровары, топы с открытым животом, массивные украшения. Скучно им невмоготу — только и остаётся, что с кем-нибудь кокетничать. Байкер и мачо Чебаков (В. Шумский) тут как нельзя кстати: сёстры читают его письмо с упоением, как авантюрный роман — крупный план показывает, как синхронно бегают туда-сюда их удивленные глаза. А Бальзаминов тем временем смиренно ожидает, пока они закончат, сидя в сторонке.
С Раисой он всё-таки заговаривает — неловко, спотыкаясь и запинаясь… И как-то сам собой разговор переходит в танец в духе индийского кино — которое вот тут же, за стенкой через несколько минут будут смотреть Павла Петровна (Т. Чернявская) и Матрёна (Н. Шевченко).
Бежал от одной невесты — прибежал к другой: мир тесен, от Пеженовых до Белотеловой — один этаж и две минуты акробатики в процессе влезания на чужой балкон. Здесь в центре всего — кушетка, вокруг которой скачет, всячески обрабатывая скучающую Белотелову, перевоплотившаяся из свахи в массажистку Красавина (Т. Цыганова). С неутешной вдовой Бальзаминов сходится почти комически. Белотелова ему «да как же вы так влезли?», а он только пожимает плечами и произносит единственное, что может и чему научила его Красавина: «влюблён».
Оказавшись в ситуации, когда нужно принять решение и всё-таки выбрать одну из невест, Бальзаминов теряется, но делает это по-своему — через истеричность. Его тянут в разные стороны не только противоречивые душевные порывы, но и два одинаково сильных характера, которые эти порывы как бы воплощают. С одной стороны — бодрая насмешница Красавина, которая как бы из доброты душевной берётся устроить мишенькино счастье (комизм становится ярче за счёт абсолютно «серьёзной» игры Цыгановой). А с другой — любимец женщин, решительный и статный Чебаков, который рассуждать не любит и не умеет, но точно знает, «как надо».
Бальзаминов и здесь ничего не решает — идёт, куда повело. А потом, бесславно возвратившись (после рокового «подите прочь!» Раисы Павловны), только выпивает с горя кефира. Впрочем, засунуть голову в духовку уже не порывается.
Четвёртая комната и финальная «остановка» — спальня Белотеловой, сплошь состоящая из шёлка и атласа. Взобравшись на кровать, герои замирают под одеялом — комната закрывается стеной, на которую транслируется съёмка: лицо Бальзаминова, смотрящего в потолок. Смотрящего не то с ужасом, не то с удивлением. Фоном звучит как бы его
внутренний монолог, в котором подряд идут пословицы — сначала те, которые стали названиями пьес Островского, потом — просто, всё подряд.
Всё плывёт, путается и соединяется в произвольном порядке. В чужом пиру —сочтёмся, не в свои сани — преступление, свои собаки грызутся — волки и овцы… То ли Бальзаминов тронулся рассудком, то ли это сюр и нелепость, переросшие в абсурд — до такой степени сошёл с ума мир. Вроде бы — цель достигнута, но покоя герою всё равно нет. Даже счастье в результате какое-то странное, абсурдное и даже для Бальзаминова, который не так много-то и хотел — не настоящее.
Поток сознания развивается, принимая всё более причудливый формы. Чтобы вдруг разрешиться негромким «Бог пошлёт — счастья…».
Алина Арканникова