XXII театральный фестиваль «Радуга» в Санкт-Петербурге открылся концертом Эмира Кустурицы и «No Smoking Orchestra».
Энергии, которую лихие балканские пираты щедро отдали публике, аккурат хватило, чтобы продержаться неделю среди показов, эскизов, лекций и встреч. С 27 мая по 2 июня на сценах ТЮЗа имени А. А. Брянцева и других дружественных фестивалю площадках кипела жизнь. Студенты и молодые драматурги в рамках проекта «Молодежь. Театр. Lab» погрузились в поиск новых тем и языка. В зрительском фойе — встречи с режиссерами Сергеем Женовачом, Женей Беркович, лекции и обсуждения с критиками Павлом Рудневым, Евгением Авраменко и Александром Висловым.
Всего в фестивальную программу вошло тринадцать спектаклей. Первой стала «Железнова Васса Мать» Свердловского театра драмы, режиссер — Уланбек Баялиев. В ней особенно остро прозвучали два сюжета — заложенная инверсией в названии тема материнстваи тема страны в момент перехода власти. Все, связанное с материнством, материнским долгом и безусловной любовью, стоит в русской культуре во главе угла.
Современная Васса Ирины Ермоловой — стройная, подвижная, стильно одетая, меняющая прически и платья — стоит под снегом на коленях, протянув руки к лысому дереву в глубине сцены. И это лысое дерево, пространство спектакля, в котором актеры существуют во многом пластически, атмосфера спектакля в темно-серых туминасовских тонах, музыка Фаустаса Латенаса — все это создает настроение потусторонности, зыбкости. Вместе со смертью Захара (читай — старой власти), происходит и смерть семьи, и смерть «материнства» Вассы как такового. Она не любит сыновей, чуть теплее относится к Анне и больше всех привязана к гулящей невестке. «Сыновья не удались — внуками жить буду», — говорит она, словно не обращая внимания на крики уходящего Павла: «Дьявол ты, мать!» Образ Вассы у Уланбека Баялиева — это образ страны, по-разному относящейся к своим детям в «это непростое время»: обожающей одних, отнимающей все — удругих, распоряжающейся жизнями.
Особенностью постановки короткой повести Хармса «Старуха» в СТИ (режиссер Сергей Женовач) можно назвать ее «полифоничность». Одну роль играют восемь актеров, а всего на сцене — двадцать человек, эхом произносящие текст Хармса на разные лады. В этом есть театральность, абсурдность и следование за автором, в чьем творчестве повторам отведена особая роль. На лад повторов нас еще перед началом спектакля настраивают в фойе два хармсовских персонажа, декламирующих детские стихи. Молодой автор, который не может найти вдохновение, поэтому прокрастинирует и не делает ничего (читай — не может избавиться от мертвой старухи, олицетворяющей все то, что мешает жить), — символ сегодняшнего дня.
Спектакль действительно смешной, простой в своем основном «студенческом» существовании, пронизанный духом Хармса и его эпохи. Сценография Александра Боровского с «разъезжающимися» стенами комнаты, похожими на шкаф с бесчисленными ящиками, — его особое украшение.
Из Вильнюсского городского театра на фестиваль прибыл «Человек из Подольска» Оскараса Коршуноваса. Пьеса — безусловный театральный хит последних лет в стране, тем любопытнее было, чем заинтересовал литовского режиссера материал, так крепко завязанный на реалиях сегодняшней России. Но, по словам Коршуноваса, «аналогичная матрица работает и здесь — мы часто принимаем желаемое за правду, обманывая себя и других». Этот «Человек…» оказался ближе к площадному театру с актерско-зрительским общением и горячим приемом спектакля в итоге.
Одним из самых интригующих названий в афише был «Немой официант» Московского драматического театра «Человек» в постановке Юрия Муравицкого. Пьеса Гарольда Пинтера о двух киллерах разыграна в стиле компьютерной игры. Два персонажа, Бен (Андрей Кирьян) и Гас (Александр Соколовский), выглядят карикатурным бандитами: набриолиненный верзила в наколках и его напарник, не снимающий с головы вязаной шапочки. У них максимально неестественная речь: хрипящие голоса, скрежещущие интонации. И пластика нарочито рубленая, роботизированная.
Несмотря на внешние ассоциации с какой-нибудь GTA, ведут себя Бен и Гас как герои квеста, которые никак не могут сообразить, что сделать для перехода в новую локацию. В этой-то они заперты наглухо, даже от зрителя их отделяет не виртуальная четвертая стена, а самая настоящая, из толстого оргстекла. Сюжетных поворотов на полуторачасовую историю всего два, один из которых — финальный спойлер, а другой — внезапно начавший работать кухонный лифт. Все оставшееся время занимает бессмысленный и бесконечный диалог героев — Владимиру и Эстрагону на зависть.
Чуть ли не любопытнее того, как разыгрывают абсурдистские диалоги на сцене, наблюдать за реакцией на них в зале. Люди смеются, но не так, как бывает в ответ запланированной шутке или гэгу, не дружным хохотом подавляющего большинства. Здесь на отдельные реплики раздается такой же отдельный, индивидуальный смех. При этом другие зрители тщетно пытаются понять, что послужило поводом к веселью. Такой отклик для театра абсурда не нов, разница всегда лишь в том, что иногда ты среди тех, кто смеется, а иногда среди тех, кто недоумевает.
«Электра» — спектакль Артема Устинова, выросший из эскиза режиссерской лаборатории Русского театра имени Ф. А. Искандера (Сухум, Абхазия). Камерный на домашней площадке, в ТЮЗе он был смонтирован на большой сцене, но в относительно «малом» формате — зрительские секторы расставили возле поворотного круга. Особенно театральность ощущалась в моменты, когда открывался занавес: герои словно приходили откуда-то из пустого зрительного зала, шагали из театра в театр, из античного — в современный.
С самого начала режиссером задан определенный «порог вхождения» в греческую мифологию. За столом сидят шестеро, рассказывают друг другу байки. Один, например, прикурил от вечного огня, а на следующий день в ленте новостей увидел, что вечный огонь куда-то пропал. Занятное совпадение, только с тех пор у героя ощущение, будто в печени кто-то клюет. Другая героиня сбежала с возлюбленным, ждет двойню… Семья пишет ей что бы вы думали? Требует шубу вернуть! Так, с обытовленных вольным пересказом мифов, начинается сближение времен и проблем. В спектакле сталкиваются два пласта: мифологический, где все величественно, красиво и отчасти пафосно, и иронический. Там Эгиста возносит над толпой строительный подъемник, а Орест входит в зал по команде дважды, потому что с первого раза «было непонятно».
«Электра». Фото — официальная страница театра.
Электра (Мадлена Барциц) еще совсем юна. Ее взгляд на мир непоколебим, она раз и навсегда определила для себя правильный путь и не намерена с него сворачивать. Молодая актриса работает блестяще: ее героиня балансирует между праведным гневом и жаждой мести и при этом остается напуганным подростком, чей мир рухнул со смертью отца и предательством матери. Электра берется за электрогитару, и получается один из самых узнаваемых типажей бунтующего молодого человека, жаль только, что музыкой дело не обойдется.
Горячность и упрямство Электры на пути к справедливости заразительны, но прежде всего о сомнительности «справедливых» решений говорит режиссер в этом спектакле. Неслучайно на призыв в храме приходит Кера (Лоида Тыркба) — эту героиню греческой мифологии иногда отождествляют с эриниями. Выглядит ее появление жутковато: нечто в сером балахоне и с крупными дредами напоминает не то странную ожившую статую, не то античную версию ксеноморфа.
Визуальная сторона спектакля, особенно по части «страшного», впечатляет. В сцене убийства Эгиста Орест сражается с отчимом, запутавшись в огромном куске прозрачной пленки. Постепенно пленка окрашивается красным изнутри, чем дальше — тем сильнее. Кусок мяса и испачканный полиэтилен, — вот во что превращаются в итоге и царствование, и поиск справедливости.
«Леха» Юлии Поспеловой Алтайского краевого театра драмы имени В. М. Шукшина поставлен в популярном жанре саунд-драмы. Это спектакль-ностальгия, спектакль-воспоминание тех, кому сейчас ближе к тридцати, об уже ушедших бабушках и дедушках. Есть в нем что-то неуловимо нежное, есть атмосфера постсоветского детства, которое наше поколение прекрасно помнит, и есть мысль, которая рано или поздно приходит к каждому из нас. «Дедушка» и «бабушка» — это отдельные миры, жизни, биографии, которые мы так мало знаем и о которых предпочитаем не спрашивать. А потом спросить уже не у кого. И в этом бесконечном откладывании проходит вся наша жизнь рядом с ними.
Роль Деда исполняет молодой актер Виктор Осипов. Удивительно точно он попадает в образ дедушки, в его пластику, повадки. Вот такой дед, внутри которого молодой двадцатишестилетний человек. Или молодой человек, который на самом деле уже дед. Этот режиссерский ход Ирины Астафьевой точно настраивает зрительскую оптику:«Леха» — это история не о старости, а о любви и о том, что наше общество отказывает старикам в проявлении чувств, о жажде жизни и о том, что мы забываем: и они были молоды.
Особая прелесть «Лехи» в его композиции, клиповости, сочетании живой музыки, сценографии, где воспроизведены главные элементы советско-перестроечного быта — пружинная кровать, холодильник, утюг, «Санта-Барбара» по телевизору, — и способа существования актеров, взаимодействующих друг с другом через зал.
Про «Чернобыльскую молитву» Никитинского театра (Воронеж) и «Идиота» театра «Старый дом» написано и сказано уже так много, что добавить новое практически нереально. «Чернобыльская молитва» — завершающий в условном «цикле» по текстам Светланы Алексиевич спектакль Дмитрия Егорова. Тексты-воспоминания о Чернобыльской трагедии прочитаны актерами вдумчиво и звучат пугающе. Разрывы между тем, как есть (в словах со сцены), и «как показывают» — в радостных документальных фильмах на экране, до отвращения понятны и в 2021 году. А от КВН-шуток про Чернобыль, вписанных в ткань спектакля, по факту — еще страшнее. Что касается «Идиота» Андрея Прикотенко, то именно этот спектакль был «гвоздем программы», билеты, как говорят, разошлись минуты за две в момент старта продаж, и вообще «на «Радуге» только и разговоров, что об «Идиоте» Прикотенко». История князя Мышкина беспощадно переписана в реалиях XXI века. Персонажи глубоко травмированы, и раны их мучительно вскрываются, выходов из зеркальной комнаты не предвидится, а среди мнений о спектакле на фестивале: «Лучший в программе» и «Через…цать лет постановка войдет в учебники».
«Чернобыльская молитва». Фото — официальная страница театра.
«Считалка» независимого театрального проекта «Дочери СОСО» поставлена Женей Беркович по повести Тамты Мелашвили. В центре сюжета — девочки-подростки из маленькой деревни во время грузино-абхазского конфликта начала девяностых. Война здесь становится контекстом и фоном, обстоятельством, которое так прочно вошло в жизнь героинь, что они — и это самое страшное — приспосабливают к нему свое юное девичье существование. А ситуации все те же, понятные и знакомые. Тайком курить, влезть в пустующий дом, стащить что-нибудь потихоньку из магазина, сбегать в овраг, куда бегать запрещено. Только с поправкой на войну, поэтому сигареты — на блокпосте, дом пустует, потому что его хозяева сбежали, тащить приходится детское питание для умирающего младенца, а в овраге лежит незахороненный труп.
С одной стороны, история крепко привязана к событиям и датам. И крепче всего связь устанавливается за счет музыкального сопровождения: в плеере Нинчи звучат Мадонна, Нирвана и «Take on me» группы «A-Ha» — лейтмотив спектакля. С другой, музыка же и помогает поднять спектакль над документальностью и бытом. Все хиты аранжированы для грузинского многоголосного пения, обнаруживается удивительный симбиоз вечного и сиюминутного: поют то, что звучало из каждого «утюга» в девяностые, поют так, как пели тут столетиями. До войны. После войны. Вне войны.
Яркие работы у исполнительниц главных ролей, Елены Маховой — Кнопки и Наташи Горбас — Нинчи. Кнопка — смелая, умная, «главная» в их с Нинчей паре. Хотя Нинча уже барышня, чье тело созрело и сформировалось, внутренне Кнопка взрослее. В ней меньше непосредственности и больше звериной осторожности, но когда доходит до дела, то подруги стараются действовать вместе. Ссорятся и мирятся за минуту, беззлобно смеются над набожными соседками, впутываются в сомнительные авантюры и без долгих раздумий принимают друг друга такими, какие есть. Их дуэт — узнаваемый паттерн, таких подруг можно было видеть в любом школьном детстве: осмотрительная и авантюрная, послушная и оторва.
«Считалка». Фото — официальная страница театра.
В спектакле есть кукольный план: на сцене видны пять силуэтов на стульях, прикрытые белыми простынями. Дедушка в орденах, бабушка Нинчи, мама Кнопки — все они куклы с пугающими скелетоподобными пальцами. Сдергивается простыня — открывается кукла. Потом еще одна, и еще одна. Понимаешь: когда откроется последняя фигура, то и истории конец. Раз, два, три, четыре, пять — короткая считалка. Та, которую читает Кнопка в финале, чуть длиннее. Она вынуждена бежать с детским питанием для брата через минное поле — понятно, чем закончится забег. Пожалуй, это было понятно едва ли не с самого начала, но, когда считалочка только начинается, есть шанс, что «вылетит» кто-то другой.
Единственный моноспектакль прибыл на «Радугу» из Греции — «Грех моей матери» «Amazons production» режиссера Данаи Руссу. На фоне темной стены в пятне света женщина в белом рассказывает о несчастливой жизни одной семьи. Дочь героини родилась болезненной, всю жизнь мать заботилась только о ней, фактически игнорируя сыновей. Когда сестренка все же не справилась с болезнью и умерла, мать взяла в семью приемную дочь. А когда та подросла и вышла замуж — еще одну. Только к финалу героиня готова покаяться своему сыну (и исповедаться публике) в грехе: когда-то давно она «заспала» младенца, и это мучает ее всю жизнь, заставляет «реабилитироваться» с помощью других девочек, но облегчения так и не наступает.
Спектакль максимально лаконичен, только свет, голос и мимика актрисы Рены Киприоти да несколько элементов костюма, помогающих переключиться от одного исполняемого ею образа на другой. Час с небольшим актриса держит зал, не сходя с одной точки по центру. Тотальная монументальность. Это решение сближает интимную историю не с исповедью, но с мифом. Прием подчеркивает стагнацию героини в состоянии несчастья, ее неспособность пойти дальше, туда, где ее любящие сыновья, недополучившие ласки и заботы. Оттого и название можно толковать двояко: что здесь грех — невольное убийство или невозможность сдвинуться с момента травмы, нежелание заметить тех, кто рядом? Интересно, что внутри спектакля никаких оценок обнаружить невозможно, история дана «asis» — никто не вправе осудить женщину, пережившую такое несчастье, за любой дальнейший выбор. Но и ни в чьих оправданиях она не нуждается.
Глядя, как по сцене перемещаются люди в масках-респираторах, сложно поверить, что замысел «Антигоны» пермского «Театра-Театра» возник еще до пандемии, в 2019 году.
Разрушенный гражданской войной город, в котором люди не могут дышать свободно из-за смрада на улицах, зловещее отражение сегодняшнего дня. Физически тяжелое дыхание, затрудненные вдох и выдох, похожие на стон, — один из основных музыкальных приемов спектакля. Либретто, написанное Женей Беркович, являет нам историю Антигоны отнюдь не мифологической, бестелесной, а современной, живущей в наше время и как бы нашей, пусть и абстрактной стране.
Спектакль Романа Феодори — жуткое и притягательное отражение современности. Внимание зрителя удерживает от первой до последней секунды атмосфера конфликтов, как внутренних, так и внешних. Сцена разбора завалов, в которой люди то дерутся друг с другом, то устраивают быстро подавляемый мятеж, потом сцена «разговора» Креонта и толпы, где в конечном итоге народ выкрикивает только митинговые лозунги, вроде «Сколько дышать вонью от вашего трупа?!», — более чем понятны и отсылают к современной обстановке. Конфликт всех со всеми как некий концепт современной жизни.
Разговаривает Креонт Альберта Макарова с горожанами отнюдь не языком древнегреческой трагедии, а словами современного политика, вышедшими из-под пера спичрайтера: готов, мол, извиниться за неудобства, мы держим ситуацию под контролем. В своем белом стерильном кабинете, над дверьми которого горит эвакуационное «выход», он дышит кислородом через маску.
«Антигона». Фото — официальная страница театра.
«Антигона» Романа Феодори — не только история человека, облеченного властью, но и миф (древнегреческий) о разрушении мифа (политического). В разговоре Креонта и Антигоны выясняется — царь не знает, кого из братьев предают земле, а кого — лишают погребения. Трупов много, хоронят не человека, а героя, лишают обряда — предателя. Живое подменяется символом. Протест Антигоны в исполнении Эвы Мильграм — протест против «героизации», порядка. Она не хочет этого всего, а хочет правды — и похоронить брата. Это синтез вчерашнего подросткового неповиновения и сегодняшней способности молодого человека оценить происходящее и влиять на него.
Интересно движение от хаоса к порядку и на музыкальном уровне: «разобщенные», будто рассыпающиеся мелодии первых арий вырастают в упорядоченную, знакомую зрителю, что называется, «на уровне пшеницы», торжественную оду павшим героям.
Хозяева фестиваля, ТЮЗ, на фестивале были представлены постановкой «Дай найти слова». Режиссер — Андрей Слепухин. Спектакль для двух актеров о поиске подходящих слов для выражения чувств построен на чтении писем реальных фигур немецкой литературы XX века: писательницы Ингеборг Бахман и поэта Пауля Целана. По современным меркам, в чувствах Пауля вполне можно заподозрить не столько любовь, сколько абьюз, но любовные отношения творческих личностей простыми не бывают никогда.
Закрывалась «Радуга» постановкой Айдара Заббарова «Покаяние» театра из маленького татарского Буинска. Спектакль соединяет в себе сразу несколько тем: взаимоотношений отцов и детей, рокового сцепления событий там, где рока и мистики, казалось, не может быть.
В центре сценического сюжета —Гыйсеметдин, в прошлом — герой войны, передовик, председатель колхоза, а ныне — парализованный мычащий старик, который никак не может умереть. Если «Антигона» — это «героизация», то «Покаяние» — это дегероизация, неприглядная, до недавнего времени не афишируемая правда о том, что происходило в татарских деревнях. Упивающийся собственным превосходством мощный мужик, про чей колхоз пишут в газетах, — дезертир и насильник. Время все расставляет на свои места: то ли от проклятия, брошенного одной из женщин, то ли потому, что так сложилось, сильный крепкий человек превращается в овощ, отягощающий жизнь своему сыну. Казалось бы, какое проклятие может быть в атеистической советской стране, тем более в доме с портретом Сталина? Это история о синтезе атеистического и мифологического сознаний, о том, что любой человек, как бы ни был он значителен, в конце концов превращается в пыль и от него в истории не остается даже имени.
Картина фестиваля сложилась довольно пестрая: моноформат и густонаселенные постановки с внушительной массовкой, классическая драматургия и современный материал. Но в итоге можно выделить несколько тем, которые так или иначе с определенной периодичностью возникали в программе фестиваля, с неожиданными перекличками совершенно разных, на первый взгляд, спектаклей.
Ситуацию «мир глазами подростка» можно видеть в современных трактовках «Электры» и «Антигоны», в «Лехе» и «Считалке», отчасти — в «Идиоте» с пубертатным бунтарством Аглаи. Мир в этих глазах выглядит всегда по-разному, но в нем никогда нет справедливости, дети ощущают ее отсутствие болезненно и остро. Кого-то оно толкает на отчаянный протест, как героинь античных трагедий, а кто-то занимается восстановлением порядка вещей внутри семьи, как рассказчица «Лехи». Отказывать Деду в возможности любить — это тоже несправедливо. Тут же звучит и семейная тема, помимо уже перечисленных спектаклей — в «Вассе», в «Покаянии». Как грехи отцов ложатся на плечи детей, как принимать или не принимать любовь близких, прощать или не прощать?
Еще одна тема — осмысление периода девяностых. Здесь интересно, что даже молодые драматурги и режиссеры, попросту родившиеся уже в двухтысячные, так или иначе касаются этого временного отрезка. Особенно заметен мотив эпохи в эскизе Константина Сои по пьесе Лары Бессмертной «Небо вверх ногами». Казалось бы, на дворе 2021 год, у героев мобильная связь и современная речь, но эстетика, настроение, музыка и свитер главного героя, будто снятый с Данилы Багрова, неумолимо отправляют зрителя «туда» — на двадцать пять примерно лет назад. Девяностые вряд ли скоро уйдут из списка магистральных тем в театре. Даже здесь два спектакля, «Считалка» и «Леха», структурно воспроизводят схожую ситуацию: совсем молодой человек рассказывает о периоде начала девяностых годов, но какая пропасть между этими историями!
И отдельным блоком, но тоже вполне актуальным в сегодняшней действительности, в программе «Радуги» смотрелись спектакли театра абсурда: «Старуха» как классика жанра, «Немой официант» — тотальный абсурд существования, доведенный до автоматизма, и «Человек из Подольска» — гимн абсурду современной российской (и не только) действительности.