Блог Петербургского Театрального Журнала, 2 июня 2018 года.
Рецензия Натальи Шаинян на спектакль театра драмы им. Ф. Волкова (Ярославль) «Пилорама плюс»
Пьесу Натальи Милантьевой, ставшую хитом последней Любимовки, поставили в ярославском Театре имени Волкова и показали на фестивале «Радуга» в Петербурге. Авторов спектакля можно поздравить с творческой удачей — история плотника Сани Рындина рассказана настолько достоверно, что возникает ощущение документальности.
Саня Рындин — бывший десантник, прошедший войну и страдающий чеченским синдромом. Вернувшись домой, он устраивается на работу в мастерскую и случайно встречает одноклассницу Катю, которая была в него когда-то влюблена, но с тех пор дважды вышла замуж и растит больную дочь. Эта встреча переворачивает душу десантника, он начинает добиваться Катю, постепенно сходя с ума от безответного чувства. Такой герой на современной сцене — редкость; мир чувств, идей и опыта человека, которого принято сословно определять как «простой», современный молодой работяга — незнакомец для большей части зрителей. Тем больше заслуга драматурга, которая не только вывела из тени умолчания одного из наших современников, но наделила его органичной, живой речью, очень выразительной при всей скудности средств и особенностях ее строя, свойственных персонажу, раскрыла сложный комплекс человеческих свойств и убеждений, делающих Саню трагическим героем.
Вздыбленный стеной щербатый паркет — стена, отделяющая рукотворный, понятный мирок мастерской от заснеженного черно-белого мира снаружи, в котором герой — изгой, рвущийся к той единственной из прошлой жизни, которую выбрал себе маяком. На паркет, как на экран, проецируется видео — это воспоминания героя о юности, а главное — драматичные попытки выбраться вовне, когда он подкарауливает свою Катю (роль Марии Полумогиной), преследует ее, пытается нахамить или унижается. Цветные флешбэки войны вспыхивают в самые нестерпимые моменты, и он снова один в мастерской.
Виталий Даушев — крепкий, круглоголовый, в тельняшке — смывает кровь с разбитого лица, ходит по мастерской, как по клетке, нашаривает бутылку, разливает, хмелеет. Произнося реплики своих собеседников, не особенно меняет тембр и интонацию — он как будто присваивает их слова, увещевания, оценки, советы: это все то, что он и сам мог бы сказать себе, обобщенный голос социума, здравого житейского смысла, который он все больше воспринимает как белый шум, а потом — как враждебный гул. Саня не способен выбраться из психологической ловушки, которую сам сплел: разве может не любить его та, которая любила когда-то, и как может он отказаться от своей любви — он же не мужик тогда. Почему не получается вернуться в прошлое, если оно более властно над ним, чем настоящее? Отказываясь верить очевидному, принять реальность, Саня делает из своей отвергаемой, ненужной, отчаянной любви культ и наркотик, и на наших глазах проходит, как по ступеням, по стадиям зависимости к безумию. Он глушит себя работой, не находя в ней спасения. Он погружается в морок бесконечных бесед с той, которая его не услышит. Дерево, с которым он работает, словно передало ему свои качества — несгибаемость, прямоту, твердость, пожароопасность. В полутьме и тишине он долго строчит карандашом по бумаге, и столько напряжения в этом действии, в этом немом крике, что его побледневшее лицо мокро от пота.
Что произошло между героями, когда Саня в последний раз решился встретиться с Катей — было ли насилие, или же это его воспаленный бред, — из действия неясно. Но суд и изгнание, которые устраивают герою его железные собеседники, — это внутренний его суд, это стремление к смерти, крушение.
Не способный встроиться в жизнь после возвращения, он выбирает путь воина и на гражданке — быть упорным, верить в себя, жертвовать ради другого, не замечать боли и горя, добиваться победы любой ценой. То, что эта война — с собственными призраками, что напротив — другой человек с желаниями, отличными от его собственных, Саня принять не может. Вроде бы героические идеи о преодолении, терпении, жертвенности, упорстве оказываются античеловечными, приводят к тотальной концентрации на объекте, который перестает восприниматься как равный, как живой, приводят к отверженности и гибели.
Волковский театр вывел на сцену редкого гостя — из многих тысяч современников в мешковатых куртках и натянутых на глаза плотных шапочках, хмурых, сильных, не способных управлять собой и выживать в обычной жизни, выжив на войне.