ПИТЕРЕЦ
3 июня 2015
текст Я. Постовалова
На XVI Международном театральном фестивале «Радуга» Агнешка Глинска представила свое прочтение пьесы Дороты Масловской «Двое бедных румын, говорящих по-польски»
История двух поляков – паренька Пархи и его сильно беременной подруги Джины, прикинувшихся румынами и отправившихся в увлекательный трип, — в афише «Радуги» появляется не первый раз. Пьеса Дороты Масловской уже была представлена на фестивале дважды: сначала — в интерпретации Евгении Сафоновой, затем — Евгения Марчелли. Теперь – польский вариант.
Агнешка Глинска ставит не о приключениях. Ее не очень волнуют и проблемы национальной самоидентификации. Она не пытается отобразить портрет современного поколения. Режиссер, извлекая из драмы мотив вечной смены масок, иллюзорности бытия, делает его основным.
Дорота Масловская выстраивает произведение так, что читателю все время приходится гадать: главные герои – они кто? Поляки? Румыны? Актеры? Есть у Джины дети, или это все – сплошная выдумка? Является ли Парха ксендзом, или то — очередная шутка?
Агнешка Глинска сразу дает понять зрителям: призрачно все, кроме этих двух отвязных товарищей. Они и есть самая подлинная подлинность, остальное, по-видимому, — плод воспаленного воображения. На сцену выходят мужчина и женщина в полицейской форме. На женщине – мужской костюм. На мужчине – женский. У нее – усы и баки. Он – накрашен, в парике и на каблуках. Они зачитывают с листа ремарки – начинается история. Якобы расследование, якобы в полицейском участке. По факту перед нами комната, более напоминающая мансарду, чем кабинет для допросов: деревянные стены и потолок, окна наискось, в углу – две картонные зеленые елки, похожие на автомобильный освежитель воздуха: для пущего сходства — на макушке не рождественские звезды — огромные петли.
Дальше появляется водитель, что вез несчастных оборванцев через всю Польшу в надежде успеть на «углерудовоз “Ибупром”»: это тоже женщина, тоже с усами и баками, в мужской одежде, сильно косящая под бывалого водилу – глаза на выкате, в руках – барсетка, того гляди, начнет жевать резинку и почавкивать.
Собственно, мотив игры, исполнения роли другого далее только прогрессирует: «У нас тут вообще-то маскарад», — нагло заявляет Пархе барменша из очередной придорожной забегаловки. Действительно, маски меняют все, кроме горе-путешественников. Забавная парочка в чудаковатых костюмчиках – на Пархе – брюки клеш цвета бордо, черный кожаный топ, поверх которого надета какая-то нелепая цветастая кофта; на Джине – длинная майка, коротенькие шорты в руках розовые туфли на огромных каблуках – до конца спектакля сохраняет свою идентичность.
История с вечным жонглированием образами, с тотальным несовпадением актера предлагаемой роли режиссерски оправдана невменяемым, неадекватным состоянием главных героев. По пьесе Парха и Джина – наркоманы, плотно сидящие «на колесах и прочей химической дряни». Ужас, нарастающий в драме Масловской нагнетанием атмосферы абсурда, здесь явлен в ужасе галлюцинагенном. На середине истории зрители ловят себя на том, что не понимают: это по-настоящему происходит с героями, или это всего лишь плод их фантазии? Границы между явью и сном становятся все более зыбкими, расплывчатыми… Жизнь и смерть не кажутся взаимоисключающими явлениями, они теперь скорее продолжение друг друга, и Джина уходит, чтобы вернуться к Пархе, но уже с крыльями за спиной. Собственное «я», земная оболочка – единственная маска, которую можно скинуть, дабы выйти из игры, прервать безумие маскарада и наконец достучаться до небес.