Театрал
8 июня 2015
текст Т. Власова
Фестиваль «Радуга» в Петербурге выстрелил спектаклями о памяти
В Петербурге есть два условно конкурирующих театральных фестиваля, «Арлекин» и «Радуга», собирающих спектакли для юных и совсем юных зрителей. Первый раздает награды, второй знакомит с разными способами рекрутировать новое, подрастающее поколение. Как это сделать? Вопрос открытый. Ему в последний день фестиваля посвятили двухчасовую конференцию. А началась «Радуга» со спектакля Филиппа Жанти.
«Не забывай меня» – «реинкарнация» спектакля 92-года, но в ней есть все то, что завораживает зрителей разных возрастов и разных театральных вкусов: это и визуальная поэзия, вписанная в пространство арктической пустыни, и причудливая вязь сюрреалистических образов, и игра с ускользающими иллюзиями, с куклами-двойниками, внезапно подменяющими людей, которых не удается удержать рядом. Это и блуждающий страх очередной подмены, потери, смерти, наконец, с ее посыльными, похожими на троллей из «Снежной королевы». Всех потерянных, забытых, ушедших или онемевших сердцем они грузят на свои сани и увозят за горизонт, а точнее за пределы памяти. Но одной паре – после серии неудачных попыток, поочередных включений-выключений из реальности – все-таки удается спастись и не забыть друг друга.
Тема памяти как сложного механизма, который помогает осмыслить прошлое страны, другого поколения, другой эпохи и соотнести со своей – стала ведущей на фестивале. Открыл ее спектакль «Элементарные частицы» (новосибирский театр «Старый дом»). Начинался он и придумывался с нуля, как и главный научный центр страны – Академгородок в Новосибирске: в истории создания идеального пространства для ученых и разрушения последней советской утопии режиссер Семен Александровский и драматург Вячеслав Дурненков разбирались на месте – собирали свидетельства академиков и документы, из которых в итоге сложилась выверенная с математической точностью работа.
Ученые Академгородка смогли на десять лет стать настоящей «научной вольницей», построить на своей территории не только сеть НИИ, по принципу интеграции наук, но и гражданское общество, то самое, о котором позже мечтал академик Сахаров. Они, конечно, были привилегированной кастой, получив право на самоорганизацию, на относительную автономию, больше себе позволяли, но и больше других осознавали ответственность перед страной, думали о том, как оптимизировать систему, отрегулировать «сбитые настройки». Город ученых, выросший в лесах, стал еще и «заповедником» свободной мысли. Как она работала, Семен Александровский отслеживает по беседе молодых людей, физиков оттепельных 60-х, когда казалось, что можно и земную ось сдвинуть, чтобы улучшить климат, в том числе социальный, ускорить прогресс, сделать «точкой отсчета» пассионарность. О «новом мире» они говорят в будущем времени, как если бы только планировали все то, что сложилось в Академгородке, а он, как и Академия Платона, отличался совершенством организации: «ядро», «плазма», «питательная среда».
Но сумма ожиданий, повышенная социальная активность рухнула с «письмом 46-ти» – ученые выступили против закрытого судебного процесса над авторами «Белой книги», документального сборника о Синявском и Даниэле. Письмо попало в Америку, на радио «Свобода», а подписавшиеся – под обвинение в «антисоветской пропаганде». Это поставило точку на утопии Академгородка. Набор фраз, типичных для 30-х, периода сталинского террора, и снова прозвучавших на внутренних судах, когда обвиняли, травили свои же, актеры произносят коротко, сухо, бесцветной официальной интонацией судьи, зачитывающей приговор – а сверху на них льется дождь, унылый и затяжной, как период «застоя». Вера в идеальный советский строй – а Академгородок задумывался как образцово-показательная модель – стремительно обнулилась, сменилась инерцией и «внутренней иммиграцией». О ней актеры театра «Старый дом» говорят, уже прижавшись к тусклой стене, освободив пространство, где в первой части спектакля велись разговоры на кухне и одновременно придумывался, создавался идеальный город в лесу, где общая идея жизнестроительства, интеграции науки, экономики и общества сменилась решением локальных, прикладных задач, распадом на «элементарные частицы».
Не менее аскетичным средствами решен датский спектакль «Мемория» Эудженио Барбы, известного последователя Ежи Гротовского. Истории двух еврейских детей, Мойши и Стеллы, чудом выживших в фашистских лагерях смерти, он соединил с историями двух писателей, Примо Леви и Жана Амери. Пройдя через Освенцим и Аушвиц, они стали «летописцами» ада, в котором побывали, пытались это зафиксировать и стряхнуть свою боль – но в итоге оба покончили с собой уже в 80-х. Никаких подробностей спектакль не дает – просто ставит перед фактом, перевернув два портрета, а до того аккордеонист и маленькая пожилая дама (актриса Элс Мари) – на крошечной сцене, на низеньких стульчиках перед чайным столиком – будут «крутить» воспоминания Мойши и Стеллы под «Фугу смерти» и еврейские, украинские, русские мелодии. С легкой полуулыбкой, воробьиным порханием старческих рук она будет снова и снова возвращаться к двум эпизодам – мальчик, облитый водой, отрывает от снега босые, намертво примерзшие ноги и танцует под песню раввина, множа кровавые следы; девочка, спрятавшись в темном и тесном, как могила, убежище, часами, днями, месяцами ждет спасения, не теряя веры в то, что преисподняя имеет не только вход, но и выход.
В кружении воспоминаний иногда случаются сбои, выпадают и путаются слова, но Элс Мари их старательно подбирает, как до конца жизни подбирали Примо Леви и Жан Амери, потому что понимали, что не могут и не имеют права забыть, хотя после всех документальных свидетельств возникает желание отодвинуть от себя все это. Что же спустя десятилетия привело к самоубийству тех, кто сумел выжить, не имея на это практически никаких шансов? «Мемория» – спектакль-напоминание. О том, что память может быть неумолимой, разрушительной, равно как и убывание памяти может запустить катастрофические процессы.
«Несовременный концерт» студентов Виктора Рыжакова в Школе-студии МХАТ – еще один пример того, работа с документальным материалом может перебросить мостик от одной эпохи к другой, здесь – от поколения нулевых к поколению, чье детство пришлось на 30-е, а взросление на 40-е. Отследить их логику, их базовые установки и взгляды на жизнь, многие из которых «законсервировались» с советских времен, помог не только вербатим. Это и бодро-оптимистичная интонация фильмов «Кубанские казаки», «Свинарка и пастух», «Воздушный извозчик» и их стилистика, которая сегодня уже не воспринимается всерьез, кажется слишком наигранной, надуманной, наивной. Между прошлым опытом и настоящим сегодняшних стариков – глобальный эстетический и этический разрыв, который только усугубляет их социальную незащищенность, поэтому многим особенно «тяжело доживать». Приходится донашивать свое тело, донашивать в себе забытые, безвозвратно ушедшие знаки прошлого, все то, что безвозвратно устарело – и передаче «по наследству» не подлежит. «Несовременный концерт» – попытка это распознать, расслышать и примерить на себя, примериться к менталитету своих бабушек и дедушек, к отголоскам их молодости. Они слышны и в спектакле Адольфа Шапиро «Вино из одуванчиков», которым ТЮЗ им. Брянцева закрывал фестиваль.
Это спектакль о непростых отношениях со своим прошлым и возрастом, о «памяти детства», когда мир бежит слишком быстро, но память схватывает то, без чего мы не можем себя осознать в настоящем и представить в будущем. Рэй Брэдбери называет это «вином из одуванчиков»: «Каждый раз, когда мы разольем его по бутылкам, у нас останется в целости и сохранности кусок лета двадцать восьмого года». Это «закупоренные» воспоминания счастливых моментов. В спектакле Шапиро их гоняют «стайки» детей, студентов 3 курса СПбГАТИ, рассекая в распахнутом пространстве с настоящими деревьями с листвой, добытых по решению художника Александра Шишкина, и гирляндой цветных лампочек, как в парках из советского прошлого, о котором регулярно напоминают кадры из черно-белых фильмов, старые песни на «летней эстраде». Эта случайная «нарезка» из эфира прожитой жизни – показатель того, как меняется восприятие, меняется время, которое представители старшего поколения ощущают физически. У каждого «старика» здесь – свои детали, от далекого шума на улицах Мехико, в телефонной трубке, до целого полувекового дамского гардероба – все это не очень-то подлежит раздаче, но, тем не менее, собирает вокруг себя толпы мальчиков и толпы девочек. И в этом внимании, в этом притяжении разных поколений заложен гуманистический посыл, отчетливо прозвучавший и других самых заметных спектаклях «Радуги».
Отдельно стоит сказать о, пожалуй, самом любопытном спектакле международной программы фестиваля. «Юлий Цезарь» ОКТ/Вильнюсского городского театра – пример театра политического, накаченного иронией и абсурдной игрой «на вылет», а еще просто-таки бесцеремонной игрой со всеми известными сегодня запретами. Режиссер Артурас Арейма (ученик Римаса Туминаса) «вываливает» на сцену все то, от чего должны вздрагивать наши думские работники, особо обеспокоенные распадом «духовных скреп». Это и нецензурная брань – непереводимая литовская и отборная русская, хорошо знакомая литовцам (отвечает за нее «музыкант», здоровый мужик, который шатается по сцене, как медведь, которого зимой подняли из берлоги). Это и внезапный «политический» поцелуй Брута и Кассия – гораздо более страстный, чем у Брежнева с Хонеккером, многообещающий и стремительно переходящий в пародию, отнюдь не гей-пропаганду. Это и свободное обращение с исторической трагедией Шекспира – к вопросу о границах интерпретаций, которые здесь снимаются: шестеро актеров делают, скорее, шарж на современную политическую элиту и ее интересы, объяснимые законами животного мира, где иерархия строится на доминировании альфа-самца.
Здесь это малыш Цезарь – с росточком Наполеона и круглыми щечками. Он ведет себя как истероидный тип: неуверенность и несдержанность, беззащитность и непредсказуемость – все это не мешает ему подавлять других игроков и постоянно добиваться внимания, причем тотального. Но парням в лоснящихся костюмах-тройках это мешает настолько, что они решают его устранить. Кассий, Каска и Брут – все трое отлично вписались бы в фильмы Тарантино – планируют убийство в интересах «демократии». Хотя, на самом деле, до конца не понимают зачем. Цезарь не очень-то тянет на диктатора. До лидера Северной Кореи ему тоже далеко. И, тем не менее, противники «авторитарного режима» пускают в ход канцелярские ножницы – ударяют, как и положено, в спину, по очереди, пока Брут не наносит контрольный удар в живот.
«Заклание» Цезаря оказывается бескровным – и не только потому, что в литовском театре не хватает денег на кровь, которой предостаточно в немецком театре (поляки режут свиней, а кровь сливают и немцам продают, как тут же поясняют актеры) – убийство это не буквальное, а политическое. Каска сначала аккуратно и сосредоточенно вырезает из бумаги гирлянду – ряд мужских «политических фигурок» – а потом вырезает из цепочки власти и псевдо-диктатора. Настоящий – с имперскими амбициями – тот самый мужик-шатун с электрогитарой, которого сначала все гоняют. Только к финалу он представится (Октавиан, первый император) и заявит свою программу – исконно литовские территории, а заодно и пол Евросоюза, присоединить, геев и мат запретить. Но в русофобии Артуроса Арейму подозревать не стоит. Спектакль он сделал злой, местами глумливый (чего стоит только зачетное групповое селфи с политическим трупом), провоцирующий – по большей части на неудержимый смех. Но это имеет отношение не к России в частности, а к новому поколению политиков вообще, к их поведению, мышлению и образу жизни. Этих ребят интересует, скорее, виски, кокаин и расстановка сил, а не реальное положение дел в стране. Политических функционеров, как и политических оборотней, в Литве хватает.