Петербургский театральный журнал
19 мая 2011
текст С. Щагина
«Убийца» Дмитрия Егорова (МТЮЗ) на фестивале «Радуга»
Мирный лох Андрей (он же Дюша), студент периферийного вуза, сдуру проигрывает альфа-самцу Секе крупную сумму денег. Вообще, этому Секе все проигрывают, еще и побольше, чем Андрей. Вон один несчастный, по фамилии Маронов, проиграл 50 тысяч, поэтому теперь Андрей обязан (Сека так велел) ехать в Старый Оскол, найти Маронова, и, если тот долг зажимать начнет, убить. К Андрею, чтоб все чисто, Сека для сопровождения прикрепляет свою любовницу Оксану. Попутчики испытывают друг к другу взаимное презрение («Оксанка страшная, глаза близко посаженные, прыщи на лбу, прическа каре, сисек нет»; «Лежит на кровати какое-то чмо в рубашонке и спортивках»), но делать нечего — едут. Страшно не ехать — Сека злой, накажет. Но вместо Старого Оскола Андрей, к насилию не склонный, направляется в поселок к маме (у нее там свой бизнес, магазин-вагончик с бытовой химией) — вдруг мама сжалится, отстегнет денег, тогда и убивать никого не надо, тогда отдал долг и гудбай на все четыре стороны.
«Убийца» Александра Молчанова — пьеса, лишенная авторских ремарок. Она состоит из внутренних монологов, переведенных в реплики. Эти монологи-реплики, собственно, и принимают на себя функции ремарок. События мы видим глазами двух героев — Андрея и Оксаны. Персонажи не общаются между собой напрямую, не ведут типичный для сцены диалог, а дают характеристики — констатируют и оценивают действия друг друга.
В спектакле МТЮЗа нет ни грамма надрыва, рефлексии, пафоса (что легко вообразить, ставя «Убийцу» традиционно). Он одинаково сторонится и психологизма, и т. н. «настоящего» изображения действительности, якобы «как в жизни». И эта отстраненность нарочитая, заданная режиссером.
Сценограф Фемистокл Атмадзас поставил на сцене пружинные матрасы-сетки от железных кроватей, с потолка на длинном шнуре спустил лампочку — не для освещения, а для вида, обозначения места. Слепящий свет, идущий от ламп дневного света, маленький метраж сцены («белую комнату» московского ТЮЗа оборудовали и на «Радуге»). Ничем не захламленное, очищенное, открытое пространство, условные декорации, актеры — как на ладони.
К тексту Молчанова подобрана простая, но точная отмычка. Кто бы мог подумать, что «Убийца» может быть почти комедийным произведением? А спектакль МТЮЗа накачен иронией. Манера существования артистов такова, что, кажется, они озвучивают не свои, а чьи-то чужие действия, словно смотрят на происходящее, на себя, со стороны, сохраняя дистанцию по отношению ко всему.
Наиболее показательный пример — главный герой Андрей в исполнении Евгения Волоцкого, как будто бы одолживший манеру поведения на сцене у артистов жанра stand-up comedy. Нет, конечно, Волоцкий не комикует у микрофона. Но у него в этой роли — подвижная, занятная мимика. Он словно идет по кругу, от одной удобной масочки к другой — и, главное, нисколько не скрывает, что носит масочку. Его Андрей актерствует вволю. То ли оттого, что замечтался, то ли от задавленности обстоятельствами — с первого взгляда на спектакль объяснить не возьмусь. Но это отстранение персонажа от себя, это отступление, явное комикование, подсмеивание, стеб над самим собой — точно stand-up.
«Убийца» в МТЮЗе продолжает череду тех хорошо сделанных спектаклей, от которых зритель, как правило, испытывает ноль эмоций (грубо говоря — не сострадает героям), но получает максимум эстетического удовольствия. В этом смысле «Запертая дверь» Волкострелова, «Экспонаты» Гацалова и «Убийца» Егорова — явления одного порядка. Не связанного с душой, но эстетического, экспозиционного. Тебе интересно это слушать, тебе хочется на это смотреть, но ты никогда не станешь этому сопереживать. Сопереживать здесь — несерьезно. Здесь не на это ставка, здесь играют по другим правилам.
Герой в таких спектаклях, как правило, не меняется. То есть внешние изменения героя артикулированы (пример: Андрей никого не убивает, но получает и деньги, и красавицу — выпрыгивает из грязи в князи), но внутренних — никаких. Андрей остается прежним. Он говорит, говорит, говорит, он что-то хлопочет лицом, но он все тот же.
Недаром режиссер «глушит» финал пьесы: Волоцкий как бы пробалтывает последние слова своего героя, утишает чудесный happy end этой, начавшейся так нервно и взрывоопасно, истории.
Недаром также вырезает режиссер из пьесы еще один показательный (для Молчанова так точно) эпизод. В тексте «Убийцы», если кто не помнит, ближе к финалу, есть такой момент: счастливчик Андрей, так никого и не убив, возвращается в общагу с деньгами, но узнает о смерти Секи и о том, что Оксана уехала. А он ведь уже влюблен в Оксану, да и она в него, поэтому Андрей бросается догонять девушку. Запрыгивает в троллейбус, где, разозлившись на тетку-кондуктора (та требует предъявить штраф за безбилетный проезд), бьет ее по лицу. Чтобы этот эпизод внезапной жестокости сработал, не казался немотивированным, главного героя действительно нужно провести через все круги ада — тогда задрот Дюша окажется на грани, нюхнет пороху и будет способен ударить другого, невинного, человека.
Автор этих строк видела эскиз по «Убийце», за три дня сделанный Галиной Бызгу на лаборатории в Великом Новгороде. Хороший эскиз, но эпизод с ударом кондукторши в нем как раз не сработал, смотрелся нелепицей — у героя не было мотивов для нападения. Дмитрий Егоров поступил аккуратнее. Он убрал сомнительный эпизод, поскольку в его спектакле ад Андрею заказан в принципе. Андрей там не был и не будет никогда. У него все ОК. Все рассчитано. Ад оправдать нечем. Потому что он никакая не сомневающаяся душа, а ловкий парень, предприимчивый Иван-дурак из русских сказок. Вроде бы тюфяк, лопух, не герой, а на деле — шельма, продувная бестия, везунчик, к финалу выбившийся в дамки.
Некоторых коллег по театроведческому цеху подобная трактовка «Убийцы» не устраивает — в тексте, мол, заложены иные смыслы, потяжелее. Но, как говорится: не любо — не слушай, а врать не мешай.
В конце спектакля моргает слабым накалом и никак не может загореться электрическая лампочка. Это очень точный образ того “стертого” сознания, которое никак не “зажжется” и с которым живет современный человек. Никакого stend up, никакой “комеди” на вечернем спектакле я не увидела, напротив, пугающий “минус-эффект” в жизни персонажей-людей, для которых не имеет смысла ничего: ни смерть (выкинулся — и ладно), ни любовь (не встало — и по фигу), ни что другое.
Не приведи Бог играть эту пьесу впрямую, “жизненно” и сочно, “похоже не жизнь”. Как раз сложный ход через аутичные, закупоренные сознания выбран верно, он создает драматизм: так живет население этой страны, и аутизм Дюши очень на самом деле страшен.
Режиссер идет путем сложносочиненных ритмов, отстраненных “непроявленных” ходов — и охватывает страх от внутреннего мира героев, который, как лампочка, не имеет накала, не вспыхивает, а так, брезжит непроявленно…