Петербургский театральный журнал
18 мая 2011
текст Т. Москвина
«Радуга» закроет спектакль «Король Лир» Адольфа Шапиро.
Меня беспокоит полное несоответствие между современным театром и современной критикой. Дело не в том, кто из них хуже и безответственней, дело в принципе.
В театре вольница. Там можно многое — раздеваться догола, ругаться плохими словами, кромсать автора, заполнять сцену разными неожиданностями, словом, там чудеса и леший бродит.
А критики пишут так, как писали сто лет назад, с чугунной серьезностью: дескать, вот что было на сцене и вот что я думаю об этом. Какими-то скучными длинными сложносочиненными предложениями.
Описывающий текст не соответствует тексту театральному.
Я произвожу маленькую, но страшную реформу.
Сначала я хотела написать рецензию на спектакль театра имени Комиссаржевской «Сиротливый Запад» под названием «Грёбаный МакДонах». Где показать, что будет, если я начну выражаться так, как выражаются актеры на сцене.
Потому что этот грёбаный ирландский пидор МакДонах и его трехкопеечная фуйня меня реально задолбали.
Но что-то не покатило. Однако намерения остались в силе: по мере возможностей я буду все-таки учитывать стилистику театрального текста.
Поэтому не ждите сегодня от меня связного текста — ведь и зрители нового спектакля ТЮЗа его не дождались.
Я тоже хочу свободно самовыражаться! Летать хочу! И петь как птица.
Я чайка, а не критик.
А у спектакля Адольфа Шапиро есть несомненное достоинство: это не «Гамлет» Валерия Фокина в Александринке. Это гораздо лучше. Это имеет отношение к человеческой культуре — просто интересный замысел не воплотился. Так бывает, ничего страшного. Тем не менее «Гамлета» нахваливают в сто ртов, а «Короля Лира» разносят — где справедливость?
Справедливости нет. Город бедный увешан афишами, где нам объясняют, что Дмитрий Лысенков — несчастный! несчастнейший из актеров! — номинирован на премию «Прорыв».
Куда-то прорывается Лысенков. А вот Дрейден — тот никуда не прорывается. Дрейден пытается справиться с задачами, которые подкидывает жизнь, и на это можно смотреть с интересом и сочувствием. Сочувствие к Дрейдену — основной лейтмотив искушенного зрителя, попавшего на премьеру «Короля Лира» в ТЮЗе.
Кстати, я не знаю, зачем в ТЮЗе — любом ТЮЗе — ставить «Короля Лира». Эта пьеса не годится для подростков и юношества, и Корогодский это понимал, у него в репертуаре были «Комедия ошибок» и «Гамлет», никак не Лир.
В наш ТЮЗ все-таки ходит по преимуществу зеленая младость. И эта пьеса не для нее, ни в переводе О. Сороки, ни в переводе Б. Пастернака, ни в чьем переводе — эта пьеса не для незрелых умов, не для подросткового дисбаланса психики.
Это взрослая пьеса. Легкая в чтении и сложная для сцены.
Что делать, например, с тем эпизодом, где злодеи — Регана с мужем — выдавливают глаза графу Глостеру?
Шапиро придумал: Корнуол со слугами утаскивает Глостера (прелестный, трогательный Игорь Шибанов) под планшет, и сквернавка Регана подсматривает в щель пола, как там мучают старика. Видимо, у нее открылась патологическая жажда крови, мерзкое, больное любопытство, которое бывает у распущенных женщин. Что ж, решение деликатное. Но не слишком ловкое: ведь потом приходится подниматься наверх, чтобы доиграть окончание сцены: бунт слуги, ранение Корнуола, ну все, что там положено. Иначе не склеится сюжет, а сюжет в спектакле Шапиро соблюден в точности. В результате получается утяжеляющая действие неловкость. Я бы сказала даже, громоздкость. Такого в спектакле немало — начиная с дощатых сундуков, похожих на ящики для хранения инвентаря, стоящие в парках. Сундуков много, их открывают и закрывают громко, обозначая смерть или исчезновение персонажа.
Тяжело это, некрасиво, громоздко, хоть и белого цвета все.
В программке к спектаклю написано, кстати, что художник нового Лира, Е. Степанова, «дважды лауреат премии „Золотая маска“».
Это, наверное, чтоб мы упали в обморок от счастья.
По-моему, такие надписи неуместны. Они хороши, когда нужно подписать письмо протеста, выручить товарища или осудить диктатора. Любое звание, затрудняющее посадку человека в тюрьму, тогда идет на пользу.
Но в театре — к чему это перечисление? Для нагнетания почтения? Но театральный зритель непочтителен по самой по своей природе и не помнит вчерашних заслуг. Вчера была «маска», сказка, присказка и что вам угодно. А сегодня ты свалился в яму вместе со всеми своими масками. Ну, возьми теперь оную маску и закройся от стыда.
Это нормально. Это театр. Здесь смешно трясти орденами, званиями и наградами, когда надо ставить, играть, оформлять, работать.
И вообще, в фазе подъема наград не бывает — награды симптом остановки или даже упадка. У Толстого и Достоевского не было ни одного «Букера», страшно сказать. Слава театрального художника — всегда чисто профессиональная, среди знатоков и сильно продвинутых дилетантов. А в этой среде без всяких званий все известно. Чего стоит Фирер, кто такой Орлов и какого размера А. Боровский на фоне Д. Боровского…
Вернемся на сцену ТЮЗа. Итак, новый «Король Лир» идет на почти что пустой сцене, выстроенной двумя ступенями — наверху играет ансамбль Billy’s Bend (далее именуемый Биллис Бенд), внизу бушуют шекспировские страсти. Зал затянут белым холстом, так что отсечены его левый и правый фланги и зритель оказывается тоже в своего рода коробочке-сундуке. Это несколько противоречит тем поискам свободы, которые явно ведутся на сцене, — ведь Биллис Бенд был приглашен режиссером не из самодурства, а для поимки современного стиля исполнения.
Режиссер немолод, обременен грузом опыта житейского и театрального — вот он, значит, ищет контакт с молодой аудиторией.
Молодая аудитория, действительно, раскрепощена, свободомысленна, воспитана в ритмах энд блюзах, а также драмах энд бейтсах. Она знает и любит Биллис Бенд, стало быть, этот ансамбль поможет достичь новой свободы в изложении Шекспира.
Каким образом?
Наверное, актеры, слушая импровизации Биллис Бенда, должны были проникнуться легкостью, иронией, свободой, интеллектом и сыграть Шекспира не так, как обыкновенно его играют, а совсем иначе. Как-то иначе.
Но тогда ничего нельзя слишком всерьез. Ни злобных дочерей, ни бури, ни ослепшего Глостера, никакого другого «контента». А ежели ничего нельзя слишком всерьез, тогда шекспировская история рассыпается. Тогда ее надо играть полчаса, три часа никто не выдержит. Или, например, пусть выступает на пустой сцене Биллис Бенд, а Сергей Дрейден, один за всех, сыграет отрывки из «Лира». Такой концерт.
Получилось то, что получилось: Биллис Бенд сам по себе, шекспировский текст в декламации актеров сам по себе.
Потому что никакой, даже самый великий, музыкальный ансамбль не поможет актерам избежать рутины, если они не знают, зачем они выходят на сцену и что им там делать. Но и музыканты чувствуют себя на драматической сцене несколько не в своей тарелке. Билли Новик, кроме того, играет Шута и с явным облегчением принимается петь, в драматических местах ощущая крайнюю неловкость положения: он не умеет быть на драматической сцене. Не знает даже, что если он отвернется, декламируя текст, то текст не будет слышен в зале. В общем, как проводники современности музыканты не сработали, хотя в конце первого действия они даже поют жутко актуальную песню, приуроченную к гадкому молодому человеку, всеми способами делающему карьеру, — то есть к Эдмунду. Его играет актер Андрей Слепухин, такой симпатичный брюнетик, с небольшой бородкой. На злодея и мерзавца не тянет — энергетика не та. Наверное, поэтому в песне упоминаются Москва и Кремль, чтобы бестолковые зрители поняли: именно вот такие плохие парни и пробираются нынче в администрацию президента.
Кто его знает, может, в Москве это бы и сработало — но в Петербурге аудитория сидит надутая и говорит хмуро: при чем тут Шекспир? Мы на Шекспира пришли.
Специфическая у нас аудитория.
Она реально пришла на Шекспира.
И вот актеры, инстинктивно понимая запрос публики, начинают пытаться как-то этого Шекспира сыграть, пусть плохо, но всерьез. Пусть рутина, но старательно. Без осовременивания, без стилевых поисков, без находок и прорывов.
Так уж приказали боги театральной рутины, что Гонерилья — корпулентная распутная баба уже в возрасте (раз она старшая дочь), и милейшая Ольга Карленко играет что-то вроде владелицы магазинчика, которая впала в беспредел. Между тем это еще вопрос — сильно ли разнятся дочери Лира между собою в возрасте. Но Козинцев, которого режиссеры не называют обычно в качестве влиятеля, но который, конечно, многое определяет даже «от противного» во всех постановках «Лира», создал строгую градацию дочерей Лира — от суровой старшей до прелестной младшенькой. Так и закрепилось. Детское личико Шендриковой, которая в фильме Козинцева играла Корделию, оказалось самым влиятельным во всех последующих «Лирах».
То есть Биллис Бенд Биллис Бендом, а все штампы на месте.
По существу — новостей нет. Потому что есть летучие режиссерские мечтания, а есть плотная реальность театра, конкретного Театра юных зрителей на Семеновском плацу. У театра нет настоящего художественного попечителя — его болтает и шатает уже двадцать лет. Остатки труппы Корогодского — отличные актеры — своей выучкой и статью противоречат актерам новых времен.
У театра со времен Праудина нет программы, он потерял прежнее лицо и не нашел нового, он не знает своей аудитории, но выживает, трудится и даже вырабатывает иной раз маленькие очаги творчества.
Атмосфера, бывшая тут когда-то, напрочь выстужена сквозняками, актеры говорят на разных языках, их нужно долго «варить» в каком-нибудь едином котле, чтоб они научились понимать друг друга.
В «Лире» они друг друга не видят и не слышат — не нарочно. Так выходит. Слишком заняты личным сценическим выживанием. Неуклюжими костюмами (странное платьице у Реганы — в талию, с треком сзади, 70-е годы позапрошлого века). Неясностью трактовки. Вообще горькой своей русской судьбой.
Дрейден — тот не слышит и не видит партнеров преднамеренно. В этот раз он всерьез осваивает весь объем роли — хочет сыграть то, что положено, от начала до конца: и гневливость, и самодурство, и прозрение, и сарказм, и обретение, и потерю, и бурю — и все это сам, один. Выходят у него вполне те места, когда Лир превращается в самого поэта и говорит о вещах отвлеченных — почему плачет младенец, приходя в мир, или знаменитое «нет в мире виноватых», которое в переводе Сороки звучит как-то по-другому. (Досадно. Перевод Сороки мне не нравится — может, он точнее передает Шекспира, но миру неизвестен поэт Сорока, миру известен поэт Пастернак, и точен он или нет, он выражается как гениальный поэт: властно и заразительно. Лучший перевод Шекспира — у Пастернака, лучшая музыка к «Королю Лиру» — у Шостаковича, а я грешна и люблю лучшее…)
Сергей Дрейден большой и настоящий актер, именно поэтому он не может все играть одинаково сильно. В «Лире» у него есть трогательные и выразительные моменты — особенно когда «королевское», земное, уходит из короля и остается человеческое — духовное. Дрейден на сцене — крайний индивидуалист и эгоцентрик, поэтому «безумие» короля для него спасительный способ видеть не то, что на сцене, а то, что проплывает перед мысленным его взором.
Какой-то иной спектакль о чем-то другом. О нищете и бессмыслице жизни, которую преодолевает мужественный одинокий дух. Об иронии как средстве защиты личности от безвкусного трагизма бытия. Отличные, но краткие моменты.
Вообще-то на сцене — чуть ли не с десяток хороших и настоящих актеров и никакого счастья притом. Я ж говорю — не получилось, не воплотилось. Не та пьеса, не в том месте, не в то время.
В конце не говорят мое любимое: «Какой тоской душа ни сражена, быть твердым заставляют времена…» — может, и правильно.
Не заслужили.
Может, пока не трогать ни Шекспира, ни Чехова?
Может, пусть полежат-отдохнут?
Попросить Биллис Бенда сочинить какую-нибудь пьесу из жизни отцов и детей, правильно?
И тогда мы наконец оторвемся по-питерски.
Старикам по-прежнему тут не место, или Старость это ад. Сцена — это крыша, по всей видимости, многоквартирного дома, где небольшие с треугольными крышками ящики — дымовые трубы и по совместительству гробы. Туда прячутся герои, туда сваливают трупы, оттуда идет дым и красный свет. Это крыша преисподней, туда утаскивают Глостера, чтобы выдавить ему глаза. Не знаю, как на премьере, но сейчас отчетливо прозвучала тема, которую кратко можно сформулировать словами Эдмунда — «Дорогу молодости, старичье!» Ну как-то так. Режиссерская задумка выглядит как тихое сопротивление стариков приходу молодых. «Бунт стариков» — может и слишком сильно для конкретно этой постановки, но отзвук есть. Накануне финны в спектакле «Начало» размышляли, в том числе и на тему того, что они не могут позволить себе стариться и иметь морщины. Спектакль А. Шапиро как будто продолжал их мысль. Да, не можете, потому что тогда молодые будут вас обманывать, издеваться и т.д. Свести весь спектакль к разборкам детей и отцов — вот что напрашивается первым делом. И понятно, что режиссер стоит на позиции отцов, но хочет, чтобы дети почувствовали, как неправы герои «Лира». Мысль финнов была ясной и четкой — важны все, разных возрастов, плохие, хорошие — все, потому что каждый индивидуален. Спектакль ТЮЗа, задавая нешуточную тему господства «вечно молодых и молодящихся», играет с этими молодыми в поддавки. Конечно, потому что пригласил Billy’s band. При всей нежной любви к этой питерской томуэйтсине не могу не почувствовать использование группы в качестве «манка» для той самой молодежной аудитории. Хотя какая уж тут молодежная аудитория? На Billy’s band придут люди, как раз входящие в период кризиса средних лет. Придут, если вспомнят, что есть еще и театр. И уйдут тихо бояться надвигающейся старости.