Петербургский театральный журнал
текст С. Щагина
Дорогой читатель, напоминаем, что сегодня начинается XII Международный театральный фестиваль «Радуга». Откроет фестиваль спектакль «Красные носы» по пьесе Питера Барнса — недавняя премьера Эльмо Нюганена в Линнатеатре. В блоге мы размещаем текст, посвященный спектаклю и опубликованный в № 63 «Петербургского театрального журнала».
«Братство божьих шутов» (по пьесе «Красные носы» Питера Барнса).
Линнатеатр (Таллин).
Режиссер Эльмо Нюганен, художник Риит Аус
Этот спектакль Эльмо Нюганен сделал вместе с учениками — 25-м выпуском Школы театрального искусства при Музыкальной академии. Для студентов постановка — первое представление курса «по-взрослому»: играют в самом Линнатеатре. К тому же, на лучшей, с точки зрения пространства, площадке — Адской сцене. Выбор места действия вызовет понимающую ухмылку у любого, кто знаком с содержанием «Красных носов»: где, как не в «Аду», рассказывать про Черную смерть (эпидемию чумы) и средневековье?
Время действия в пьесе — XIV век, место — французский город Осер, фон — эпидемия чумы. Хотя разговаривают в спектакле на эстонском (автор перевода с английского — Ану Ламп), для понимания происходящего знание языка не обязательно. Достаточно зрелища самого по себе, его простодушной «средневековой» театральности — грубой и нарочитой, балаганной и шутовской.
Как известно, крайняя точка отчаяния во время чумы — пир. Пир как бегство от реальности, видимость равновесия, дурацкая попытка умаслить инстинкт самосохранения. Разгульное забытье, эпикурейский морок — обычное дело. Так уж устроен человек: готов на любые кульбиты души и тела, лишь бы не столкнуться нос к носу с Носатой. Пока простой люд прикладывает к телу розмарин и душицу да бьет челом в церквях, знать предается «спасительному» разврату: по сцене то и дело шатается парочка подвыпивших дворян — щеголеватые и жеманные, одетые броско (трико на комариных ногах, короткие плащи, отороченные мехом, украшенные перьями береты), они не разлучаются с видавшими виды пребойкими девицами (лица дам румяны от вина, губы опухли от работы, беззубые рты всегда полуоткрыты).
В пьесе нет главного героя, но есть герой направляющий, тот, кто задает вопросы и ищет ответы, — это святой отец Флот (Хенрик Кальмет), который умоляет Бога остановить данс макабр. Пока Флот ждет Божьего знамения, на его пути встречаются все те, кому он так сострадает, — беднейший люд, мелкая сошка средневековья. Мы видим растерянных ремесленников, наблюдаем, как волокут ноги монахи с их бесполезным теперь богословием; как шатаются, звеня колокольчиками, обернутые, словно мумии, прокаженные; как не знают, куда девать силы, угрюмые наемники (мор лишил их дела: к чему воевать, когда все и так мрут, как мухи), как испускают стоны потерявшие разум флагелланты (они истязают себя кнутами во имя Господа). Рядом вынюхивают добычу стервятники-мародеры Скаррон (Лийз Лассь) и Дрюс (Ало Кырве) — в черных одеждах, имитирующих вороньи перья, рты перепачканы сажей. «Черные вороны» собирают трупный яд, чтобы мазать им «дверные ручки, инкрустированные драгоценными камнями распятия» богачей, ведь грех — привычка богатых, значит, они виноваты в эпидемии.
Наконец, перед монахом появляется Колокольчик (Майкен Шмидт) — немая девушка, к колпачку и запястьям которой привешены бубенчики. Легкая и дружелюбная (на фоне общего отчаяния и страданий) Колокольчик разговаривает пантомимой. Флота осеняет: вот знак — лечить чуму нужно смехом, веселым зрелищем. Средневековый клирик принимает решение собрать театральную труппу, чтобы доказать людям: Бог милосерден, надо просто верить в это, пытаться жить в любви и содружестве, плечом к плечу — тогда можно победить Смерть.
В актеры, подальше от чумы, хочется всем — во время «кастинга» голытьба с азартом демонстрирует Флоту свои нелепые, жалкие таланты. Труппа подбирается знатная: одноногие танцоры-весельчаки братья Бутро (Пааво Пийк и Сандер Пукк), полная жизни монахиня — сестра Маргарита (Пирет Крумм), слепые жонглеры Ле Грю (Прийт Страндберг) и Бембо (Кристина-Гортензия Порт).
Площадка Адского зала почти лишена декораций. По сцене разбросано сено, а повозка, в которой путешествует труппа, по ходу действия преображается то в стол, то в помост для представления. Мы наблюдаем жизнь в ее обыденности — со смехом и лихом, с дракой и объятиями, с пьяными возлияниями и дружественной трапезой. Само путешествие до Авиньона выглядит как череда сцен по приручению людских сердец. Да, поначалу все эти увечные, не доверяющие друг другу люди похожи на звериную стаю. Но Флот кроток и нежен со своими подопечными, он смотрит на них как на взрослых детей, и происходит чудо — превращение испуганных, зачумленных полулюдей в благородных смельчаков-актеров. Даже бывший наемник, тот, что до вступления в труппу зарезал из-за девушки другого наемника (был спор: кто первый попробует монашку Маргариту), — грубоватый внешне, словно вырезанный из дерева крестьянский парень — станет едва ли не самым христиански чутким человеком спектакля. Да и на все этих лицах сквозь грязь, пот и кровь постепенно словно проступит свет — счастливое и ясное осознание своей миссии: нести надежду всем живущим в потемках отчаяния.
Труппа едет в Авиньон, к Папе, по пути показывая народу короткие смешные сценки на религиозные (без морализаторства) темы. К примеру, этюд про Победу над Смертью. Смерть (ее играет сам отец Флот) является, как и положено, с косой, хищно посматривает на людей с явным намерением урвать еще несколько жизней, но люди тоже не промах, готовы потягаться: кто кого. В итоге Смерть, осрамленная и пристыженная, снимает с себя последнее (играли на раздевание): под черными скорбными одеждами оказывается тощее, белесое, совсем не страшное, а, скорее, жалкое тело. Есть в этой сценке и добрый Бог, его играют двое: один сидит на плечах у другого, обеспечивая Господу исполинский рост (маленькая хитрость: Бог одет в белую, очень просторную и длинную рубаху).
Исподволь театральность, заявленная в пьесе и на сцене, смыкается с тем значением, которое, безусловно, придает театру режиссер Эльмо Нюганен. Театр — то, что изменяет мир, разъясняет его, помогая выжить. В этом одновременном попадании в природу театра, текст пьесы и контекст времени (наше с вами сегодня — то же чумное средневековье), конечно, сильный режиссерский талант и актерская доблесть, прежде всего — доблесть молодости. Студенты Нюганена никого и ничего не боятся, они горят на сцене. Они говорят пылко, с пафосом, но это не тот пафос, которого нужно избегать в профессии. Здесь пафос словно отвоевывает свою божественную, театральную природу, свое высокое значение страсти.
Не зря спектакль назван не «Красные носы», а «Братство Божьих шутов». Перед нами не просто паяцы, нацепившие на нос красные шарики из поролона, а именно Братство (члены труппы становятся братьями друг другу, их грубые души перерождаются в души сострадающие).
В конце первого акта честное шутовское Братство вступает в Авиньон (следует цирковой эпизод знакомства с Папой: рука Климента VI удлиняется метра на два, чтобы даже стоящие в отдалении верноподданные могли запечатлеть на ней рабский поцелуй). Во втором акте актеры погибнут. Предчувствие трагедии не покидает нас с самого начала — за победу над Смертью придется платить. И первой потерей Братства становится смерть Колокольчика — чума все-таки уволокла за собой одну из тех, кто бросил ей вызов. Однако труппа не собирается расходиться, более того — все понимают: сейчас, когда мор отступил, время рассказать о чем-то посерьезнее чумы. И новое представление труппы — уже не невинно-шутовское, а социально-политическое (артисты разыгрывают сюжет об избиении младенцев), отсылающее к самому Папе Римскому и феодалам, что, отдохнув от чумы и войны, грабят народ. Этот мини-спектакль оказывается пророческим.
Верхи расправляются с низами. Сначала уничтожают «черных воронов», затем — флагеллантов, последними — актеров. Сцены казней сделаны быстро, одна за другой, крупными, сильными мазками. Одних несчастных, как можем мы понять по треску веток, сжигают, других казнят через повешенье, актеров убивают выстрелами из луков. Сцена темнеет, в правой ее части (там, где колонны) на фоне сполохов от пыточных костров появляются несколько лучников (в широких черных плащах, шлемах, лица под забралами). Герои стоят в центре площадки. Каратели натягивают луки. Мы слышим свист летящих стрел — Божьи шуты погибают.
После казни Папа Римский Климент VI произносит речь. Он говорит, что эти безымянные шуты, дерзнувшие показать людям, как жить, вместе со смертью завоевали бессмертие, значит, они останутся в памяти народа, тогда как он, Папа Римский, только повелевает да пьет кровь. Но, может быть (в лице актера Александра Ээльмаа сквозят неподдельные скорбь и отчаяние, сплав надежды и неверия в чудо), кто-то скажет и о нем что-нибудь хорошее? Ответа не будет. Служитель церкви покинет сцену в одиночестве. На какое-то время наступит темнота. Вдруг сверху, над сценой, маленькой звездочкой вспыхнет лампочка. Заскользит лучик света. В солнечный круг, который образует этот лучик на сцене, один за другим покатятся шарики красных носов. В темноте мы услышим перешептывания знакомых голосов, а после негромко, но уверенно, словно взбираясь по этому лучику все выше и выше, к небу, зазвучит негромкая песня Божьих шутов.
Во время этого студенческого спектакля вспоминается еще один спектакль Нюганена, который Линнатеатр привозил в Петербург весной 2010 года в рамках фестиваля «Радуга», — «Мы, герои» по пьесе Жана-Люка Лагарса. Там тоже актерская труппа колесила по Европе, шел 1930 год, преддверье «коричневой чумы». В финале актеры, собрав чемоданы, покидали город. Но их спальные места в поезде скорее напоминали нары концлагеря, а сама сцена — газовую камеру.