«Смерть Тарелкина»
Красноярский драматический театр им. А.С. Пушкина
Режиссер Олег Рыбкин, художник Александр Мохов, художник по костюмам Фагиля Сельская
Комедия-шутка А.В. Сухово-Кобылина – это абсурд, гротеск, фарс. Преувеличенные, но ничуть не чуждые русской жизни образы: «Возьмите друг друга легонька за ворот…Теперь возьмите каждый у другого бумажник», – командует чиновниками генерал Варравин. Допрос свидетелей – в прямом смысле выбивание показаний: «Таперь, как я ему вопрос дам, так ты мне его и резни, — и так ты мне его резни, чтобы у него ответ как пуля вылетел…», – руководит процессом квартальный надзиратель Расплюев. Оборотни, вурдалаки, упыри – лица знакомые. Это Ад, расколовшийся, разошедшийся по швам мир. Человеческое – потеряно и не найдено.
Пьеса дает возможности и для (вечно) актуального политического высказывания, и для условной, наполненной театральностью, фарсовой игры. Режиссер Олег Рыбкин выбирает второй вариант. Спектакль изобилует визуальными и чисто театральными эффектами.
Сценография А. Мохова и костюмы Ф. Сельской причудливы и красивы. На сцене – подвал с серыми бетонными стенами (с трещиной!), грязными квадратами плитки, огромной ржавой вытяжкой, гигантскими столовскими кастрюлями и тазами с красными надписями «каша», «кофе», «ноги», «кости». Еще есть элементы лаборатории: пластиковые ленты, заменяющие дверь, металлические кушетки на колесах, на авансцене – аквариум с банками, внутри которых, видимо, органы, и капельница с канистрами крови. Периодически раздается характерное потрескивание флюоресцентных ламп.
Точный визуальный образ в спектакле – внезапно разрывающаяся пополам стена. Верхняя часть вместе с потолком поднимается, обнаруживая пространство арьерсцены – унылая закрашенная стенка тюрьмы. Здесь буквально – разрыв, раскол, распад мира, в котором действуют персонажи комедии-шутки. Не очень понятно, почему всё демонстративно рушится именно с появлением частного пристава Антиоха Елпидифоровича Оха – ведь с самого начала действия жизнь уже перевернутая и искаженная. Но образ точный.
В одной из сцен тараканы-кредиторы Тарелкина устраивают насекомью дискотеку, но на самом деле это – показ загробных мод! Шинели с плечами-горами, подолом или воротом, разрезанным на множество полос-щупалец, с огромной дырой на брюхе. У надзирателей-мушкатеров вместо одной руки – выразительная боксерская груша.
Действие постоянно прерывается почти цирковыми номерами. Один из театральных эффектов в спектакле – кросс-кастинг (здесь женские роли играют мужчины). Яркий номер – выходы Людмилы Спиридоновой Брандахлыстовой в исполнении Георгия Дмитриева. Ремарка Сухово-Кобылина «колоссальная баба» буквальна: высокий актер Дмитриев в цветастом платье с кринолином, кокошнике, с огромным бюстом и будто углем обведенными глазами, говорит басом, басом же смеется-плачет. Без труда закидывает на руки, как детишек, всех подряд – генералов и чиновников.
Дети Брандахлыстовой – тоже отдельный номер. Под песню Гарика Сукачева «Я милого узнаю по походке» резво приплясывают молодые уголовники в белых майках и коротких штанишках. Танцев в спектакле много: для этого и дискошар спустится, и шансон включится.
Правда, фантасмагория и фарс будто находятся в вакууме. Органичной связи с действием, с ужасами русской жизни не происходит – но, может быть, абсурд на то и абсурд, что связи давно разорваны и осколки-лоскутки никогда в целое не соберутся?
Пугающе-пронзительный момент спектакля: изнывающий от жажды Тарелкин (Сергей Селеменев). Надзиратели держат его за длинные рукава смирительной рубашки, чиновники переливают в тазах красную воду-кровь, не подпуская дергающегося Тарелкина даже к ней. Позже Варравин прольет поварешку почти что мимо, заливая одежду и пол перед ногами арестованного. И через мгновение – Тарелкин будет ползать на коленях, по-дружески, слегка развязным тоном прося у Максима Кузмича аттестаты и денег «на дорогу-то». Здесь образ Сухово-Кобылина звучит. И звучит сильно.
Между «вспышками»-номерами происходит подробная и точная иллюстрация пьесы, со свойственной спектаклю неоднородностью. Сцены-осколки то приближаются к жизни, то порывают с ней совсем. Существование актеров в этих сценах разноприродно: широкие «бытовые» жесты, паузы, создание характерных ролей (в духе психологического театра) перемежаются условной преувеличенной пластикой настоящих монстров, гнусавыми интонациями, например, невнятно-жевательными – Оха.
Мир раскололся, треснул, распался и в целое никогда не соберется. И выглядит теперь как причудливое, эклектичное, дисгармоничное действо. Шутка вечная – вечно смешная и вечно страшная.
Алена ХОДЫКОВА, студентка театроведческого факультета РГИСИ