«Чуш» Астафьева, или все, что осталось после нашей экспедиции на родину автора»
Театр «Современник»
Постановка — Виктор Рыжаков, Марина Дровосекова, Светлана Иванова-Сергеева, Татьяна Бурель
«Чуш Астафьева, или все, что осталось после нашей экспедиции на родину автора» — дипломный спектакль актерского курса Виктора Рыжакова.
Место действия — абстрактная Чуш (придуманный Астафьевым поселок из повести «Царь-Рыба»), среднее арифметическое всех деревень России. Сельский дом из выкрашенных в белый досок, положенных, отчего-то, вертикально — разной длины дощечки складываются в нарочито небрежную неправильную лесенку — отсылает к астафьевским рассказам о деревенской жизни. Аскетичный интерьер: две черные лавки, висящее на стене ружье, незаметные двери в цвет стен, копия «Охотников на снегу» Брейгеля Старшего, одинокая лампочка в центре, небольшой пенек в углу, едва видный неоновый месяц и, пожалуй, все.
Выходят артисты в ненавязчивых сельских нарядах: кто-то в тельняшке, кто-то в белых майках, многие в восьмиуголках и дешевых костюмах, на девушках — простые платья-рубашки и шали. Встают в два ряда — не по росту, невпопад, копируя неровную стену за спиной — групповое фото жителей Чуши готово. Чушимцы (чушане?) в полном безмолвии открывают рты, как бы напевая одну песню — несуществующая музыка в несуществующей деревне. Но люди-то настоящие. Спектакль Рыжакова выходит далеко за пределы астафьевского мира — он о жителях любой российской деревни. На сцене создаются портреты настоящих сельчан (при подготовке к спектаклю актеры ездили на родину Астафьева, в село Овсянка, наблюдать за реальными деревенскими жителями — отсюда и вторая часть названия спектакля), поэтому персонажи рассказов кажутся такими знакомыми — каждый хоть раз видел этих Игнатичей в потертых «трикошках» и ушанке и Людок в коричневых колготках с шалью на голове.
«Чуш» состоит из плавно сменяющихся этюдов по рассказам Астафьева: «Руки жены», «Звездопад», «Тревожный сон», «Бери да помни», «Пастух и пастушка», «Людочка» и других. Этюды преимущественно парные — каждый раз выходит новый актерский дуэт. Это не просто инсценировки — актеры создают специфику астафьевской деревенской прозы, удачно передавая сибирский говор, народное пение, игру на аккордеоне.
В «Чуши» нет фонограммы — звуки создаются прямо на сцене. Для этого актеры используют подручные средства: скотч, посуду, бумагу, солонку, палки и топор. Аутентичные природные звуки идеально вписываются в контекст. Легкий шорох смятого бумажного листа, резкие всхлипы отклеивающегося скотча, глухой стук топора о дерево, пронзительный свист мокрого хрусталя, назойливый скрежет алюминиевой ложки о тарелку, ритмичное потряхивание солонки… Не обходится и без живого пения — в какой деревне не поют под аккордеон? Музыка в записи, правда, тоже есть — ее включают на телефоне, и подносят динамик к микрофону. Получается очень неряшливые, едва узнаваемые мотивы.
Рассказы Астафьева — о войне, о деревне, о маленьком счастье — на сцене звучат честно и просто. Актеры говорят о боли и о радости, о мечтах и о потерях одинаково непринужденно, без лишнего пафоса, без слез, даже напротив — с легкой улыбкой. И чем хуже обстоятельства, тем легче звучат реплики, тем более беззаботна интонация — мол, с кем не бывает, ладно. Это и делает спектакль таким живым: деревенский человек проще относится к трудностям. Вот Анфиса (Пелин Гериш), улыбаясь, рассказывает своему первому и единственному возлюбленному Арсению (Артем Давыдов), как ее бьет муж тракторист. А вот Людочка (Ванда Конисевич) просто, без злости говорит, как к ней применяли насилие, как она совершила самоубийство… С такой легкостью, с таким снисхождением говорят жительницы Чуши (равно любой другой российской деревни) о своих мучениях, страданиях, о несправедливости.
В каждом этюде по-разному раскрывается тема любви. Молодые актеры играют влюбленных, которые не могут без стеснения выговорить три заветных слова, или уже пожилых супругов, которые устали от этих слов. Где-то любовь становится причиной насилия (типично русское «бьет — значит любит»), где-то, наоборот, любовь помогает справиться с пережитым насилием в годы войны. Получается не ванильная история-клише с хеппи-эндом, а страшная констатация — любви без боли не бывает.
Рыжаковцы сделали портрет русской глубинки очень правдоподобным. Деревенская проза превратилась в настоящую сценическую поэзию, с аутентичным звучанием бытовых предметов, с игрой аккордеона, с деревенскими песнями и плясками, и актерской ансамблевостью.
Алиса КУРОПТЕВА, студентка театроведческого факультета РГИСИ